Лев Никулин - Бацилла искренности

— Мы незнакомы… Моя фамилия Берг… Я был гласным Думы при Временном правительстве… Мы, старые марксисты, ученики Маркса и Энгельса, не можем себе мыслить восстановление хозяйства федерации и без участия…

— Ан карт… Ваши пятьдесят…

Лакированный узкий носок туфли Адды Бенедиктовны плотно вжимается в желтые ботинки Боба; затем она вздыхает и говорит прерывающимся голосом:

— Котя, прочтите что-нибудь из ваших…

— Да! Стихов, стихов! — вскрикивают Элла и Бэлла…

Бенедикт Занзибаров ободряюще покашливает:

— В самом деле. Написали бы мне какой-нибудь стишок на бис… А то зовут в концерт — отказываюсь… Хочется чего-то нового, по-своему острого…

Пока за карточным столом некто Зодиаков, брюнет, с черными скобками усов и странно поблескивающими глазами, снимает банк, Котя Гиэнов, кутаясь в бархатную блузу, тянет:

И вдруг хлопает дверь, и на пороге человек в непромокаемом пальто, с мокрыми, свисающими вниз усами.

— Те же и Фома с балалайкой… У Клеенкера суаре, а Кораблев не зван… Это не годится… Двадцать два несчастья… Попадаю в чужую квартиру. Скандал. Хозяин бутылкой по черепу… Адда Бенедиктовна…

Мокрыми усами гость тычется в руку хозяйки. Вместе с тем Элла и Бэлла шепчут слегка озадаченному Коте Гиэнову…

— Некто Кораблев… пьяница. Москательные товары — или в этом роде. Но со средствами.

Кораблев отрывается от руки хозяйки, поворачивается на каблуках и идет к карточному столу.

Берг аккуратно прячет деньги в жилетный карман и продолжает тасовать карты.

— Впрочем, я абсолютно против насилия… Я абсолютно лоялен. Пусть они изживут себя… И тогда страна нас оценит…

Кораблев вытряхивает на стол смятые кредитки. Зодиаков, поблескивая глазами, открывает свои карты…

— Банк…

— Дамбле… Четыре сбоку, ваших нет…

— Везет Роберту Робертовичу…

Зодиаков прячет деньги. Кораблев лезет в боковой карман. Но рука его останавливается в воздухе. Увлажненные глаза как бы выпирают из узеньких щелочек и приобретают осмысленное выражение. Лицо странно вытягивается, и если подойти вплотную, то можно заметить странное явление. Налитое кровью, опухшее лицо алкоголика светится странным голубоватым отсветом и принимает трогательно умиротворенное выражение. Но за карточным столом не слишком светло, и никто не следит за Кораблевым, пока он вдруг не бросает карты, дергаясь, как гальванизируемая лягушка.

— Баста…

— Карта к вам…

— Баста. Не стану играть…

Все оборачиваются к Кораблеву. Он сидит за столом, ероша волосы, и говорит мечтательно и грустно:

— До чего дошел… Весь спиртом намок… Ни одной мысли толковой нет… А ведь был студент… В пятом году за политику сидел. «Бедные люди» читал, плакал…

Хозяин дома ежится и осторожно вставляет слова…

— Егор Егорыч… Карта к…

Но Кораблев вдруг ударяет кулаком по столу и говорит тихо и сердито:

— К черту… Не стану с вами играть, мясо тушеное…

Затем, если проследить внимательно за Кораблевым, ясно, что глаза его снова уходят в щелки и подергиваются влагой, лицо медленно краснеет, голубой отсвет постепенно пропадает, и теперь он говорит больше по инерции…

— Не стану…

Между тем, за игорным столом волнение:

— Прямо анекдот….

— Держите себя в рамках…

Кораблев тихо хихикает, язык еле ворочается, с трудом выговаривая слова:

— Хе-хе… Так о чем я… Ну-ка, дайте… карточку… Хозяюшка, как насчет того, чтобы червячка… Банк…

Гости облегченно вздыхают. Зодиаков сдает карты и выжидательно смотрит на Берга. И вдруг сухое личико Берга странно разглаживается, глаза смотрят растерянно вокруг, в карты, на игроков и на Зодиакова.

— Ваша рука… товарищ…

Странный голубой отблеск, который едва можно различить, падает на лицо Берга. Лысый человек смущенно трет лысину и растерянно говорит…

— Товарищ… Почему-то сегодня это слово режет слух…

Зодиаков как бы усмехается:

— Почему же при ваших убеждениях…

Берг щурится и говорит, отодвигая карты:

— Какие убеждения!.. Марксизм. Одно самолюбие… Лукавство… Подсиживание… Влияние… Ложь от слова и до слова… Вы в самом деле думаете… меньшевик… убеждения… Уверточки, уловки, постольку, поскольку… лояльность… Ах, господа…

Три игрока смотрят на лысого человечка. Адда Бенедиктовна недовольно: