Андрей Рябов - Полудёнка

Кстати, этой осенью охота открылась непростительно рано. Если раньше сроки устанавливали региональные власти в соответствии с рекомендациями специалистов и конкретными местными условиями, то с некоторых пор все стала решать Москва. Видимо, с Краснопресненской набережной лучше видно, какие погодные условия выдались в том или ином регионе и выросли ли там утята. Нынче вот лето выдалось холодным и утята не выросли, но 20 августа в угодьях захлопали выстрелы – в строгом соответствии с буквой закона. А ведь часть уток еще не встала на крыло, в траве сидело множество птенцов, на крыльях которых вместо полноценных перьев торчали лишь жалкие зачатки…

– Это что же делается-то, люди добрые? – горестно качал головой Андрианыч. – На реке повстречал компанию горе-охотников, которые целую кучу хлопунцов прикончили! Я их пристыдить пытался – зачем, мол, воробьев настреляли? А они мне в ответ – ничо, в шулюм сгодятся…

Охота всегда считалась благородной страстью, которой страдали такие разные люди, как Аксаков и Брежнев, Толстой и Ленин, Хемингуэй и Николай Второй. Одних она возвышает – и подчеркивает звериную сущность других. Софронов знал множество мужиков, которые давно и безнадежно больны охотой. Они ежегодно тратят многие тысячи рублей на покупку снаряжения, продуктов, горючего. В угодьях они мерзнут, мокнут, устают – и приезжают домой абсолютно счастливыми, привозя пару-тройку уток. Больше им и не надо – зачем? Для них охота – это прежде всего удовольствие от единения с природой, общения с друзьями, притока адреналина. А мясо лучше покупать в магазине…

Какое-то время спутники шли молча, сбивая росу с ближайших кустов и перешагивая колодины. Ротару часто поднимала кверху свой хоботок, принюхивалась к окружающему, мотала головенкой.

– Тебе что-то не нравится? – нарушил молчание Софронов.

– Не то чтобы совсем, но как-то чего-то не очень…

Софронов рассмеялся:

– Сама-то поняла, чего сказала?

Его подружка, похоже, слегка надулась:

– Извини, университетов не кончала. Зато и не проваливалась пьяной в выгребную яму на школьном выпускном как некоторые, не будем показывать пальцем.

От неожиданности Софронов аж остановился.

– Ты откуда это знаешь? Никто ведь… Так ты что, умеешь в чужих мозгах копаться?!

Собеседница уже весело фыркнула:

– Больно надо – копаться. Там ведь попросту и нет ничего особенно интересного, одни только первобытные инстинкты, точно такие же, как у твоего пещерного предка-неандертальца. Правда, у того хоть не возникало навязчивого желания близко познакомиться с прелестями Анджелины Джоли…

Екарный бабай! Во попал! Софронов покраснел, опустил голову и ускорил шаг. Сзади донеслось жизнерадостное пыхтенье.

– Да не обижайся ты, чудак-человек! Ну да, я и вправду могу читать какие-то яркие страницы в человеческой памяти и чувствовать сущность собеседника. Между прочим, потому и решила тебе помочь. В твоей душе, конечно, грязь есть, а вот Тьмы – нету.

Чтобы сменить тему разговора, Софронов поинтересовался:

– Слушай, а тот старик, которого я встретил на Байбалаке, он кто?

– Дед Ульян-то? Тоже Знающий, только Светлый. И очень сильный.

– Так чего он сам не может этого Темного завалить?

Ротару ответила как-то нехотя:

– Не все так просто, Софрон. В магии есть множество определенных правил и условий… Хотя скорее уж законов, на которых строятся все взаимоотношения шаманов. До определенного момента Светлый не может нарушить некоторые табу, потому что иначе в мире воцарится хаос…

И замолчала. Софронов некоторое время еще выжидал, наконец, глубокомысленно заметил:

– Ну вот, ты подробненько и внятно объяснила. Спасибо, теперь мне все понятно.

Какое-то время шли молча, потом Софронов вытащил из кармана «сникерс», развернул его, разломил и не глядя протянул половинку себе за спину. Через секунду по ладошке мазнуло теплым и мягким.

– Спасибо…

На душе почему-то потеплело. Так бывает, когда ты, издерганный и злой, едешь с работы в плотном потоке других автомашин – среди сотен таких же ненавидящих весь белый свет водителей, которые психуют, сигналят, посылают друг другу ругательства и неприличные жесты. Но иногда вдруг случается маленькое «обыкновенное чудо». Например, ни с того ни с сего серый «крузак», летящий «по главной», притормаживает и приветливо подмигивает тебе фарами: давай, мол, братан, выезжай со своей второстепенной, мне не жалко! Ты пристраиваешься впереди его, изо всех сил семафоря «аварийкой»: спасибо, неизвестный друг! И едешь дальше, потихоньку лелея в груди маленький комочек тепла, от мягкости которого уже успел отвыкнуть. И вдруг сам перегораживаешь дорогу, пропуская очередной автомобиль, робко пытающийся выбраться со двора на улицу. И теперь уже перед тобой рассыпается в суматошных огнях благодарности человек, которому ты передал эту «эстафету добра»…