Карина Демина - Ловец бабочек. Мотыльки

Она стиснула кулачки.

И успокоилась.

– Если хотите, то Роберт для меня не только мужчина, с которым я проведу остаток жизни…

…прозвучало угрожающе и вместе с тем…

– …он еще и напоминание о том, что я умела делать… и умею… он лучшее мое творение. И поэтому я не сделала бы ничего, что причинило бы ему вред…

…снежило.

…небо потемнело, прорезались черные жилы, будто и его освежевали, а снег пошел уже не сыпкою мелкой крупой, но тяжелый липкий. И к вечеру сугробы наметет, а за сугробами легко след прятать. И в том вновь же видится чужой замысел.

Катарина прислонилась к стене.

– Думаете, она говорит правду? – надо было бы спуститься в мертвецкую, куда должны были доставить тело, но сил для сего простого действия не осталось.

Никаких не осталось.

И стоит-то Катарина исключительно благодаря стене.

– Думаю, она не скажет правду даже под пыткой, – князь смотрел на снег задумчиво, будто бы впервые видел этакое предивное творение природы. – На то и расчет.

– То есть?

Мысли медлительны.

…разуму тоже отдых нужен, и отдохнувший, тот работает не в пример лучше…

…третья записная книжка… бессонница… эксперимент, в котором дядя Петер принимал участие… добровольно ли? Почему об этом он не упоминает? А если сам этот эксперимент во всей чудовищности своей есть его выдумка?

…семь ночей без сна… всего-то семь ночей… точнее, по задумке, но никто из испытуемых не продержался всю неделю. Двое отключились на пятые сутки. Третий – на шестые. Кома.

…четвертая книга. Продолжение эксперимента… спать разрешали, но мало, по три-четыре часа… замедление реакций, потеря критичности мышления… потеря самой способности мыслить… упрощение… деградация…

– Полагаю, на это и расчет… нас сначала поманили одной разгадкой. Потом подсунули этот, с позволения сказать, след, в который при здравом рассудке стоит вцепиться зубами… только, сколько бы ни мучили эту женщину, мы не добудем более-менее внятной информации. Вероятнее всего, она и сама не знает, кто и когда попросил ее вышить рубашку… не стоит времени терять.

Приглашение в ресторацию стало для панны Белялинской неприятным сюрпризом, поелику, превосходно зная характер своей давней подруги, она в том увидела недобрый знак. Панна Гуржакова была скуповата, если не сказать вовсе скаредна и гостей предпочитала принимать дома. Кухарка-то своя всяк дешевше обходится, нежель ресторации.

А тут вдруг…

Но отказать в такой малости было невежливо. И панна Белялинская, скрепя сердце, собралась. Облачилась в строгое платье из гишпанского бархату, купленное еще в незапамятные времена за вызывающую роскошность ткани, которая цвет имела глубокий винный и ко всему была расшита махонькими жемчужинами.

Жемчуга пришлось продать, как и золотые пуговицы с аметистами. Ломом пошли, будто бы не было в них никакой художественной ценности.

А вот само платье осталось.

И панна Белялинска, вспомнивши давние навыки, взяла в руки иглу с ниткой. Талию приподнять, по нынешней моде. Пустить по корсажу узкую ленту, споротую с другого наряду. Юбки спереди сделать прямыми, гладкими, благо, фигура позволяет носить такие, а сзади собрать в этакие складки, под ложный турнюр. В нынешнем «Модном доме» про такие писали.

И рукава.

Из остатков ткани с юбки манжеты вышли, узенькие и присобранные, самое оно, чтобы ладонь до середины прикрыть, как вновь же в «Зерцале модъ» писано.

Нет, платье обновленное было хорошо, очень даже хорошо, но…

…сама мысль о том, что она, Ганна Белялинска, вновь вынуждена носить перешитые наряды, вызывала глухое раздажение.

…шляпка… зонт.

И меховой капор, к счастью, купленный столь давно и надевавшийся мало, ибо после него были куплены иные капоры, из куда как приличных мехов, что навряд ли кто упомнит его. Брошь.

Колечко обручальное.

Скромность ныне в моде.

– Куда-то собралась? – с супругом она встретилась на пороге и нельзя сказать, чтобы эта встреча панну Белялинскую обрадовала. Она лишь отметила, что муж ее вдруг переменился, а вот в чем состояла эта перемена, уловить не смогла. Подтянулся? Помолодел? Порозовел? Бледность обыкновенная его исчезла?