Кирилл Баранов - Птица огня

Конечно, и среди шварзяков есть честные, порядочные люди. Когда-то были уж точно. Теперь, может, и тех оскотинили. Запертый с кровожадными зверьми в волчьем загоне, окруженный волками и с детства знающий только волчью мораль, волчьи порядки и воспитанный мыслить по-волчьи – сам поневоле становится волком.

Музыкант вывалился из телеги, надел на плечи аккуратно поставленный в уголке ящик с инструментами, сбоку к которому был привязан большой чехол с гаюдуном, и попрощался с крестьянином. Тот спешно развернул коней и помчался прочь; застучали скоро-скоро копыта.

Шварзяки топтались возле повозок, четверо обыскивали вываленные на землю мешки, тыкали их то когтями своими, то ножами. Непонятно – искали ли что или просто изучали внутренности, оценивали. Другие рассыпались по дороге и поглядывали по сторонам, возможно, ждали кого-то. Спустившись к полю, музыкант заметил еще одну маленькую группу. Эти спешили к лесу через поля – несколько шварзяков и трое, или все же четверо, полуголых мужчин, очевидно, хозяева – бывшие, собственно, хозяева – повозок.

Когда музыкант уже понадеялся, что ему удастся проскользнуть мимо рыскающих по мешкам волков, раздался грубый оклик:

– И куда это мы направляемся? – ехидно, с плохо скрываемой издевкой спросил шварзяк, делая шаг в сторону музыканта.

Но тот лишь бросил мимоходом:

– Мне-то откуда знать – куда вы направляетесь?

И двинулся дальше. Но успел сделать всего шага три, может, четыре, как из-за вертикально стоящей повозки выкатила тощая фигура на коне и перегородила путь. У всадника была осунувшаяся морда с корявыми желтыми клыками, глаза смотрели надменно и неприязненно, точно говорили: «Еще один не придавленный таракан». В глазах этих застыла скука – скука от беспрестанной жестокости. Скука убийцы, которому надоело убивать.

Музыканту пришлось остановится, а потом шагнуть назад, чтоб увернуться от конской морды. Капитан шварзяков, одетый в потертый выцветший мундир черного сукна, достал из ножен узкий, облезший меч с разорванным темляком и содравшимся с гарды серебром и медленно, издевательски медленно, подчеркивая этой медлительностью все презрение к стоящему под его конем человеку, направил кончик лезвия ему в горло.

– Снимай, – сказал капитан.

Музыкант не сразу сообразил, что от него хотят. Чертыхнулся раз пятьдесят про себя. Нужно было идти полями, в обход… Дернул черт, возомнил о себе бог весть чего! Понятное дело, что музыкантов защищает артель, на бумагах которой стоит печать ханараджи и герб правящего дома. Понятное дело, что по-хорошему ни один шварзяк не имеет права и слова сказать обидного ему или другому человеку его профессии. Только плевать они хотели, волки эти шерстяные, на понятные дела и на что они имеют права, и на что не имеют. Как теперь выкручиваться?

Музыкант наконец проследил траекторию, которой был направлен меч, и вспомнил про висящий на шее свисток. Искусно вырезанный кем-то из артельных мастеров, украшенный красками, даже позолотой, кажется, с декоративными узорами из полудрагоценных камней на ободке… Не удивительно, что шварзяк вообразил, будто это какое-то украшение. Назывался этот свисток шамейха и использовался музыкантами в случае, когда они теряли контроль над звуковой волной. И чтобы дать себе время собраться с силами, вернуть чувство ритма и ощущение звука – свистели в шамейху, которая спутывала все и вся.

– Что вам нужно? – несколько подрастеряв самоуверенности спросил музыкант, косясь то в одну сторону, то в другую.

Рассыпавшиеся по дороге шварзяки собирались обратно в кучу и смыкали вокруг музыканта кольцевое окружение. Двигались вроде бы и неспешно, но на то, чтобы выхватить сабли, рвануть к нему да пронзить насквозь им потребуются секунда-две. А у него и сабли-то нету.

– Музыкант, что ли? – ехидно спросил тот, приставший первым.

– Свистун! – важно добавил кто-то из-за спины и по-детски расхихикался.

– Свистун-сосун! Ну-ка спой-станцуй, свистун! – это кто-то рядом, слева.

– Я музыкант. Поют певцы, а танцуют – танцоры.

– Ну так посвисти нам, – сказал плоским, хрипловатым голосом капитан на коне, продолжая тыкать мечом в шамейху, и добавил: – Вот этим. Заводное.

Веселые балагуры-музыканты сочинили для шамейхи прозвище, которое в силу специфики инструмента не вышло далеко за пределы артели, но в ее стенах пользовалось гораздо большим успехом того, первоначального, так сказать – официального. Называли ее «поносным» свистком.