Надежда Соколова - Деревенская знахарка и заезжий маг

Я лежала, мрачно глазела на побеленную стену и не собиралась вставать, надеясь, что сон вот-вот закончится, и я вернусь в свою родную квартирку. Ипотеку по ней, кстати, я так и не выплатила!

Когда за окном внезапно разорался самый настоящий петух, я взлетела под потолок, потом резко опустилась назад и мрачно выругалась.

Буквально сразу же из-под пола появилось нечто косматое, с нечесаными волосами и длинной бородой.

– Нехорошо слова гадкие под этой крышей произносить, – укоризненно прогудело нечто.

– Да пошел ты, – ошарашенно огрызнулась я, слабо понимая, какой козел меня разыгрывает, и где именно искать скрытую камеру.

Нечто нахмурило густые черные брови, вскинуло длинные руки, и в мою сторону полетела молния, только почему-то желтого цвета. До сих пор не знаю, что именно я сделала со страха, но молния отскочила от меня, вернулась к тому, кто ее пустил, и в комнате резко запахло паленым.

Нечто выругалось, еще более гадко, чем я.

Я изумленно моргнула, а затем весело расхохоталась. Нашелся, блин, поборник нравственности.

Вот так я и познакомилась с домовым Гришкой.

Гришка жил еще у старой ведьмы и понятия не имел, куда она пропала. Знал только, что без нее жизнь в доме словно остановилась. Говоря русским языком двадцать первого века, дом как будто законсервировался в том состоянии, в котором пребывал во время жизни той ведьмы. И когда я внезапно оказалась в ее постели, да еще и подала голос, дом ожил.

Теперь, по законам этого мира, дом обязан был подчиняться мне, вместе с жившими в нем существами, то есть домовым и котом.

– Нашли ведьму, – бурчала я тогда, – да мне в жизни не везет. Невезучая я. Какое там колдовство.

– Потому и не везло, – авторитетно заявлял Гришка, не желая слышать мои объяснения, – что ты не на своем месте была. Не своей жизнью жила. И судьба тебе это показывала всячески.

– А теперь на своем? – с сарказмом поинтересовалась я.

Гришка авторитетно кивнул.

– Ты теперь свое место в жизни нашла. И больше никакое невезение к тебе и близко не подойдет.

Я хмыкнула. Наивный. Да невезение – мое второе имя. Особенно когда это касается личной жизни. В свои годы я, сирота с восемнадцати лет, не имела ни семьи, ни привязанностей. Мужики меня избегали, как прокаженную, хотя вроде не уродка была. Максимум – случайные постельные игры раз в два-три месяца. Друзей тоже не было, кроме двух бывших одноклассниц. На работе меня тоже стороной обходили. По делам общались, на корпоративах – тоже. А в остальном давали понять, что спокойно обойдутся и без меня.

Я давно уже перестала психовать и рыдать из-за этого. Просто смирилась, что судьба как будто нарочно обрубает все связи. Нет? Ну ок, не сильно-то и хотелось. Я встречалась с подружками два-три раза в год, радовалась их обустроенной личной жизни и работала как проклятая. Кроме основной работы, брала подработки, не оставляя себе времени на жалость и самоедство.

И вот теперь, когда нечисть по имени Гришка, стал уверять меня, что я нашла свое место в жизни, я только хмыкала саркастически про себя. Отлично место, блин. Ни удобств, ни денег, ни знакомых – ничего и никого. Те же местные крестьяне косятся, в глаза лебезят, а в спину шиш тычут, от порчи якобы. Идиоты. Нужны они мне, чтобы порчу на них наводить. Да если бы и умела, не стала бы такой чушью заниматься.

– Маринка! Маринка, отомри, – вывел меня из раздумий и воспоминаний голос кота. – Ты дверь открывать собираешься?

Я что? Недоуменно моргнув, я прислушалась. Точно. Стучат. Это ко мне, ведьме-знахарке, кто-то сильно храбрый пришел. Обычно мой дом по широкой дуге обходят.

Ладно, подошла, открыла, впустила в и так жаркий дом удушающий воздух с улицы. На пороге оказалась девка-чернавка, как здесь звали прислугу, выполнявшую всю грязную работу. Одетая в длинный сарафан в нескольких местах измазанный сажей, в грязной косынке, девчонка лет пятнадцати, ростом с меня, тяжело дышала. Сразу видно – бежала, запыхалась.

– Матушка ведьма, – выдала она на одном дыхании, – помоги, барыня умирает.

Барыней здесь звали единственную помещицу на всю округу, Елизавету Павловну Аскатову. Еще не старая женщина, лет пятидесяти, не больше, здоровая, как бык, она убедила себя и окружающих, что неизлечимо больна. «Помру, – твердила она постоянно, – видят боги, помру. Вот тогда мои наследнички и поделят все, чем я владею». Наследничков у ЕлизаветПалны, как звала я ее и в глаза, и за глаза, не было, по крайней мере, официальных. Я понятия не имела, кто унаследует ее имение. Но мне оно и не надо было. Пусть у властей этого края голова болит на данную тему. Я же исправно выполняла свои обязанности: прилежно посещала ЕлизаветПалну один-два раза в неделю, оставляла лекарство, в котором не было ничего лечебного, так, подсвеченная вода, и с парой серебрушек возвращалась к себе.