Кошка беззвучно раззявила розовую пасть и спрыгнула на пол. Домашние пряники госпожа Пречистенская обожала.
Когда во дворик с трудом протиснулась грузовая машина, Олимпиада Порфирьевна дремала на лавочке. Машина остановилась у второго подъезда, и деловито засновали грузчики, совершенно не обращая внимания на черную кошку. Мало ли этих кошек в каждом дворе. Пречистенская сощурила глаза, внимательно вглядываясь в чужаков. Сами грузчики интереса не вызывали, люди как люди, а вот приехавшая с ними семья…
От неожиданности кошка распахнула глаза. Семья была не местной, ранее не виданной. Папа – интеллигентного вида, в очках с роговой оправой, растянутом свитере и с растрепанными каштановыми волосами, дивно напоминал классического сисадмина из анекдотов. Мама – с упругими длинными кудрями медного цвета и в юбке-разлетайке. И двое детей: серьезный молчаливый мальчик лет двенадцати и бойкая девочка такого же возраста. Близнецы – двойняшки. Семейство дружно выгрузилось из приехавшей вслед за грузовичком легковушки и зашло в подъезд, волоча кадку с фикусом и переноску с котом.
Олимпиада Порфирьевна прикрыла глаза и замотала головой. Быть того не могло! Просто не могло быть! Столько лет они искали Хранителей по всем губерниям! Пречистенская лично облазила все вятские леса и величала тамбовского волка Семеныча товарищем. После всего пережитого-то вместе. И тут! И куда? Квартира бабы Тони уже лет десять стояла пустая, потому что дети забрали ее к себе в райцентр. А баба Тоня не сопротивлялась, ей совершенно не нравилось, когда додельный домовой Степан Потапыч начинал ночами перемывать всю посуду, старчески кряхтя и подвывая под нос тягучую рабочую песенку.
Вызванный из ближайшего храма для обряда экзорцизма отец Петр ничего с упрямым домовым поделать не смог, хотя и провел ему несколько сеансов психотерапии по Фрейду и даже выпил на посошок. В конце концов баба Тоня плюнула через левое плечо и отбыла к детям и внукам. На днях звонила старой подружке Липе и говорила, как она счастлива всегда находить вещи на своих местах и самолично печь пирожки, без нудных советов под руку о правильном поставлении опары.
– Скучаешь? – Пречистенская скосила глаза. Рядом на лавочке сидел давешний парнишка. – Я вот – тоже скучаю. А тебя можно погладить?
Прежде чем Олимпиада Порфирьевна раскрыла рот, мальчишка деликатно провел рукой по ее голове и почесал за ушком. Пречистенская изобразила мурк, похожий на приступ кашля. От мальчишки пахло старыми книгами, булочками и еще чем-то знакомым и очень-очень родным. Кошка замерла, пытаясь уловить, задержать внезапно всколыхнувшееся. Не вышло…
– Папу сюда на работу перевели, – продолжал делиться ребенок. – Сказали, тут какой-то архив старый нашли. Надо разобрать и все перевести. Папа специалист по древним языкам, – в голосе мальчика прорезалась нотка гордости, – а мама сказала, что если ехать, то вместе. Вот мы и здесь… Нам разрешили пожить в квартире бабы Тони… Знаешь такую, киса?
Олимпиада Порфирьевна рассеянно кивнула, погруженная в свои думы. Потом спохватилась и принялась намывать лапу. Паренек не обратил внимания на чересчур умную кошку и продолжил рассказывать о папиной работе, маминых булочках и внезапном переезде. Пречистенская внимала, погруженная в своим мысли. Голос мальчика действовал на старуху гипнотически-успокаивающе, погружая в омут воспоминаний. На периферии сознания звучал вальс Шуберта и хрустела французская булка, навевая видения о ранней весне в старом имении, куда юную Липочку привезли после очередного Сезона в Москве. Липочка была по уши влюблена в статного гусара и ждала предложения. Она еще не знала, что принесет жаркое лето 1812-го…
На втором этаже второго подъезда распахнулось окно, и во двор выглянули “новенькая” девочка и лист фикуса.
– Мишка, вот ты где! – звонко, на весь двор, обрадовалась девочка. – Поднимайся, вещи разбирать будем! И мама зовет пить чай! – И скрылась в глубине квартиры, оставив окно открытым. Странное Ощущение окончательно улетучилось, и Олимпиаду Порфирьевну накрыла привычная дневная суета. На вязе у старых качелей громко выясняли отношения воробьи. Внизу курлыкали голуби и доедали оброненную воробьями булку.
– Пойду я, – сказал Мишка, поднимаясь, – вон Янка уже зовет. Ты заходи к нам, мама добрая, она всех бродячих кошек кормит. Хотя ты, наверное, чья-то, – мальчик с сомнением оглядел кругленькие кошачьи бочка, – ты толстенькая, значит, кормят.
Читать дальше