Холли Лайл - Рыцарь и его враги

Ши, откусив хлеба и сыра, начал есть, запивая пищу вином. Хлеб слегка горчил, сыр был жирным и острым, зато вино оказалось превосходным, и он вынужден был признать, что вряд ли когда-либо пил нечто подобное.

— Великолепно, благородный оруженосец, — сказал он. — Премного благодарен тебе и твоему господину.

Толстый оруженосец поднял вверх ладони обеих рук и пожал плечами. Прожевав, он ответил:

— Пустяки, Джеральдо де Ши. Все, что у нас есть, — ваше. — Это было произнесено таким будничным тоном, что Ши догадался: это лишь формально — вежливый ответ, который ни в коем случае нельзя понимать буквально. — Сэр Чалмерс, — добавил оруженосец, — не хотите ли еще чего-нибудь?

— Только лишь узнать подробнее о личности нашего благодетеля, дабы я мог поблагодарить его должным образом.

Санчо, сделавшись еще более важным от распиравшей его гордости, повел плечами, величественно поднял голову и, указывая пальцем на коленопреклоненного рыцаря, торжественно провозгласил:

— Это — наиславнейший и наипрекраснейший рыцарь Дон Кихот Ламанчский, наивеличайший рыцарь из всех когда-либо живших на свете.

Чалмерс с торжеством посмотрел на Ши. Он широко улыбнулся, хотя рот его был набит сухим хлебом и сыром; прожевав и запив еду доброй порцией вина, он с торжеством произнес:

— А ведь я говорил вам то же самое.

Доспехи, в которых рыцарь смотрелся так, как будто выглядывал из консервной банки, не вызывали у Ши никакой зависти, однако его поражало то, что человек, облаченный в них, казался абсолютно нечувствительным к внешним воздействиям. Дон Кихот совершенно спокойно воспринимал нещадно палившее солнце, а нескончаемые диатрибы [3] Диатриба — обличительная речь. против погоды, произносимые его оруженосцем, вызывали у него лишь беззлобное веселье. Оба славных испанца шествовали впереди верхом, а Ши и Чалмерс пешком тащились следом за ними. Горы, оставаясь у них за спиной, все больше отдалялись, в то время как поля и торчавшие на горизонте ветряные мельницы становились ближе. Рид Чалмерс, весь в поту и пыли, закатал рукава своей долгополой, доходившей ему до самых лодыжек туники, а полы ее поднял насколько было возможно и заткнул за поясной шнурок. Ши, глядя на округлившегося друга, с трудом сдерживал смех. Сам он, несмотря на жару, не стал ничего менять в своей одежде.

Чалмерс все еще продолжал потчевать Ши своими нескончаемыми комментариями по поводу Дон Кихота и мира, в который их занесло. Что же касалось Ши, то он уже на протяжении нескольких миль пропускал эти монологи мимо ушей. Однако вдруг он уловил нечто интересное, прозвучавшее в очередном комментарии, и стал прислушиваться к тому, что говорит его спутник.

— Невероятно, — говорил Чалмерс, — каким образом Сервантесу удалось верно отобразить даже мелкие подробности и в то же самое время оставить вне поле зрения фон, на котором разворачиваются события. — Во время ходьбы он махал полами своей туники, как крыльями, стараясь создать этим хоть какую-нибудь прохладу.

Ши выплюнул очередной сгусток пыли, скопившейся во рту, и попытался проделать с полами своей туники то же самое, что и Чалмерс, в надежде обрести желаемую прохладу. Однако это не помогло.

— И что же, по-вашему, он описал правильно? — спросил он у Чалмерса.

— Дон Кихот строго следовал данному им обету, — ответил Рид, — и имел склонность к красивым жестам. Сегодня нам представился случай в этом убедиться. Мне пришел на память эпизод из повествования Сервантеса, в котором Дон Кихот рассказывает Санчо о том, что среди странствующих рыцарей принято было один раз в месяц отказываться от приема пищи…

Санчо Панса, должно быть, вслушивался в их разговор, потому что вдруг, повернув свою кобылу, подъехал к ним.

— Да, это так, — подтвердил оруженосец. Склонив голову набок, он смотрел на Чалмерса изучающим взглядом. — Его честь говорил мне, что, не считая банкетов и других подобных торжеств с пиршествами, рыцари довольствуются полевыми цветами. И его честь так делает: когда вокруг нет маргариток, как, например, сейчас, он просто старается перекусить чем-либо. Но теперь он дал обет помочь вам найти вашу даму, следовательно, на это время о еде не может быть и речи…

Чалмерс с довольным выражением лица потер руки.

— Да, это именно так. Дон Кихот был убежден в том, что, поскольку в книгах никогда не упоминаются ни спящие рыцари, ни рыцари, принимающие пищу, сон и еда недостойны внимания. Я припоминаю места в романе, где говорится о том, что старый рыцарь не ел ничего и взял себе за правило бодрствовать всю ночь напролет, лежа на земле и предаваясь мыслям о своей госпоже Дульсинее.