Стив Мартин - Пикассо «Ловком кролике»»

ЖЕРМЕН берет бутылку у ФРЕДДИ.

ЖЕРМЕН: Вы знакомы с Пикассо?

СЮЗАНН: Виделись дважды.

ЖЕРМЕН: Он знает, что вы придете?

СЮЗАНН: (так, как если бы «Еще бы!») : Думаю, он будет рад увидеть меня.

ЭЙНШТЕЙН: Кто такой Пикассо?

ЖЕРМЕН, ФРЕДДИ, СЮЗАНН: Художник…

ФРЕДДИ: Художник или говорит, что художник. Я никогда не видел его картин, только знаю, что он сам говорит. Помешан на голубом, говорят.

СЮЗАНН: О, да, он художник. Я видела его картины. Он дал мне рисунок.

ФРЕДДИ: И каковы они?

СЮЗАНН: Странные, правду сказать (указывает на картину на стене) . Совсем не такие, как эта.

ФРЕДДИ: Ничего особенного в ней нет. Взята из дома моей бабушки, когда она умерла, вернее, когда умирала. Овцы на лугу в тумане. Замечательно.

ЭЙНШТЕЙН: Это не то, что на ней вижу я.

ФРЕДДИ: И что же здесь видите вы (задерживая дыхание) Эйнштейн?

ЭЙНШТЕЙН: Я предпочитаю смотреть в даль. Когда овцы становятся все меньше, смешиваясь с туманом и ландшафтом. В общем, я вижу «мощь ландшафта над малыми вещами». Для меня лишь смысл сообщает картине ценность.

ГАСТОН: (в смятении) : О господи! Овцы. Луг. Туман. Круг замкнулся.

ЖЕРМЕН: Возникает проблема.

ЭЙНШТЕЙН: Да?

ЖЕРМЕН: Мне кажется, что, если вы цените в картине только смысл, тогда любая плохая картина, если в ней есть смыл, столь же хороша, как и любая хорошая.

Возникает пауза, во время которой все думают.

ЭЙНШТЕЙН: О, женщины!

ГАСТОН: Я бы выпил вина. Цель вина состоит в том, чтобы сделать меня пьяным. От плохого вина я буду пьян так же, как и от хорошего. Я предпочитаю хорошее вино. Но так как результат от качества не зависит, я бы предпочел заплатить за хорошее вино по цене плохого. Эйнштейн, ты это хотел сказать?

ФРЕДДИ: Не думаю, что он до этого мог бы додуматься, Гастон.

СЮЗАНН (роется в сумке и достает сложенный кусок бумаги) . Хотите посмотреть на рисунок, который он мне дал? (Дает его ЭЙНШТЕЙНУ. Тот берет его, спускается со сцены и подносит листок к свету) .

ЭЙНШТЕЙН: Никогда не думал, что двадцатый век явится передо мной так причудливо… нацарапанным карандашом на листке бумаги. Хотя именно так предстают перед первооткрывателем предметы, которым тысячи лет. Я счастлив сегодняшним вечером, я готов принять это. В другое время я мог бы посмеяться над ним или высмеять его. Кстати, почему этого не случилось раньше? Почему это не пришло в голову Рафаэлю?

ФРЕДДИ: Что скажите о рисунке?

ЭЙНШТЕЙН (с невинным взглядом) : Как вам сказать…

ФРЕДДИ: Ха, дайте-ка мне (смотрит на рисунок) . Гм-мм. Да, уж. (Передает рисунок ЖЕРМЕН) .

ЖЕРМЕН (смотрит на рисунок) : А мне нравится (передает рисунок ГАСТОНУ) .

ГАСТОН: Мне не понятно, что на нем изображено.

СЮЗАНН: Не думаю, что я здесь похожа.

ЭЙНШТЕЙН. Приехали. На четыре мнения стало больше. Кстати, удивительно, сколько мнений может вместить в себя мир? Миллиард? Триллион? Что ж, мы добавили еще четыре. Но рисунок-то остался таким, каким и был.

ФРЕДДИ (берет у ЭЙНШТЕЙНА стакан, чтобы налить в него спиртное) : Эй, послушайте. И кем я буду, если у меня не будет своего мнения? Я смотрю на рисунок, я думаю о нем, я составляю о нем свое мнение. Затем я встречаю других людей и высказываю им свое мнение. Представим себе, что рисунок привел меня в восторг (выпивает из стакана ЭЙНШТЕЙНА) . И так как, я от него в восторге, кто-то еще посмотрит на рисунок и тоже составит свое мнение. И оно тоже будет восторженным. И вскоре там, где были одни тупицы, я будут стоять среди людей, полностью плененных рисунком и имеющих собственное мнение о нем.

СЮЗАНН: Меня зовут Сюзанн.

ГАСТОН: И вы ждете Пикассо?

СЮЗАНН: Верно. Вы его знаете?

ГАСТОН: Слышал кое-что. Здоровяк, король родео, маг лассо?

СЮЗАНН: Нет, нет…

ГАСТОН: Как его зовут?

СЮЗАНН: Пабло.

ГАСТОН: Нет, это не он. Как ты встретилась с Пабло?

СЮЗАНН: Я… это случилось две недели назад. После полудня я шла вниз по улице и повернула к себе, а он уже стоял там, на лестнице, в дверном проеме, и смотрел на меня. «Я — Пикассо», — сказал он. «Ну и что из этого следует?». И тогда он ответил, что в точности сам не знает, но думает, что в будущем Пикассо что-нибудь будет значить, и это будет связано с ним. Он сказал, что двадцатый век должен где-то начаться, и, почему бы ему не начаться прямо сейчас. Затем он спросил: «Можно я поднимусь к тебе?». И я ответила: «Да». Он подошел и взял меня за руку и повернул ладонью вверх и глубоко провел по ладони ногтем. Через мгновение в крови проступил голубь. Тогда я подумала: «Почему если кто-то, кто хочет меня, может месяцами увиваться за мной, а я даже не взгляну на него, но стоит кому-то еще найти верные слова, и я уже лежу на спине, не понимая, что меня сразило?»