Александр Сумбатов-Южин - Джентльмен

Люба. Так-то так, только он умнее тебя.

Рыдлов. Ты чего не понимаешь, молчи уж лучше. Тоже об уме разговаривает.

Люба. Да уж увез ее у тебя из-под толстого носа.

Рыдлов. Позволь тебя спросить, если бы твой граф на твоих глазах изъяснился бы в любви другой, как бы ты поступила?

Люба. Он? Он не может.

Рыдлов. Душа коротка, запросов духовных нет. Ну, а если бы?

Люба. Правду сказать — от души бы обрадовалась.

Рыдлов (щелкнув языком). Вот то-то. Потому, что ты в него не влюблена. А она влюблена в меня, ну со злости и кинулась на шею первому встречному.

Люба. Да ты разве…

Рыдлов (самодовольно). Да-с, разве. Извините, chere comtesse, таких, как я, сами не бросают. Я всегда первый сумею рога наклеить. А теперь уж мы ее подождем. Да-с! Поговорим. Да-с!

Входит Лебедынцев.

Лебедынцев (очень расстроенный). Ужасное известие…

Рыдлов (самодовольно). Пустяки, Егор Егорович. (Отводя его в сторону.) Сейчас приедет прощенья просить. Оказывается, одно недоразумение. К отцу поехала от ревности… меня приревновала…

Лебедынцев. Ах, не в том дело. Не разрешили.

Рыдлов. Кого?

Лебедынцев. Не кого, а газету.

Рыдлов (всплеснув руками). Быть не может.

Лебедынцев. Вот телеграмма! Сергей Павлович из банка с нарочным прислал.

Рыдлов (читает). «Ходатайство отклонено. Подробности письмом». А я семь тысяч авансами роздал.

Лебедынцев. Бросайте все, поезжайте, умоляйте, хлопочите…

Чечков. Пристукнули? Ах, ах, ах!.. Вот не вовремя-то!.. Вот уж с твоей чашки одна гирька-то и свалилась.

Лебедынцев (с глубоким отчаянием). Что ж мне теперь… Я от корреспонденции в Петербурге отказался, на мое место взяли другого. Ведь у меня восемь человек на шее. Я за четыре фельетона в месяц 200 рублей получал… Что ж теперь?..

Чечков. Рано отказались, друг мой Егор Егорович! Синица-то…

Лебедынцев (огрызнувшись). Хорошо вам шутить с набитыми карманами… А как тут шесть человек детей обуй, одень, накорми да воспитай… (Садится, запустив пальцы в волосы.) Эх, не жизнь, а мотанье!.. Пропасть бы куда-нибудь! И кой черт… Что ж мне теперь?

Чечков. Я вас устрою, Егор мой друг Егорович. Человек вы смышленый, и языками владеете, и тертый калач, только в Москве замотались… Дельце у меня начинается в Париже: парчовой магазин открываю, хотите — три тысячи вам на первое время в год положу. Развернете дело — прибавлю. Только… не при кассе, Егор мой Егорович, а для внешних сношений…

Лебедынцев (вглядываясь в него). Под купецкую лапу? Что ж, видно, все там будем. Благодарю. А жаль изданьица. Всю Москву бы завоевали.

Рыдлов. Верить не хочу! Что ж это за наказанье! Вся слава…

Лебедынцев. Дым, Ларион Денисович. Прикажете к вам в контору, Василий Ефимович?

Чечков. Завтра утром явись, голубчик мой. Получишь инструкции.

Лебедынцев. И аванс?

Чечков. Авансы вот он раздает, а у меня это иначе называется.

Лебедынцев (почтительно кланяясь). До свиданья, Василий Ефимович.

Чечков. Прощай, голубчик мой…

Лебедынцев. До свиданья, графиня.

Люба кивает головой, перелистывая альбом.

Гм… (Протягивая руку.) Ларион Денисович! Будете в Париже…

Рыдлов. Я вам тогда сообщу, если вы мне понадобитесь.

Лебедынцев (вздрогнув, как от оплеухи). Ну-с, позвольте вам выразить, Иларион Денисович, мое глубочайшее…

Рыдлов. Я, любезный, тут ни при чем. Благодарите дяденьку.

Лебедынцев…мое глубочайшее презрение…

Рыдлов. Но, но, но!

Лебедынцев. К вам, почтеннейший Василий Ефимович, оно не относится. Уж очень вы последовательны, и от вашей неумолимой логики только попискивать можно. Какое уж тут презрение, если человек спокойно ходит по тебе, как по ровному, с глубочайшим сознанием своего права. Покоряюсь, Василий Ефимович, покоряюсь, и хотя не испытываю к вам нежных чувств, но трепещу, подавлен и немею. (Кланяется.)

Чечков. Спасибо, голубчик. А чувств ведь я не требую. Ты не дама.

Лебедынцев. Но вот господин литератор, сложная натура, этот джентльмен внутреннего приготовления есть не что иное, как…

Рыдлов (быстро). Не произносите этого слова.

Чечков. Отчего же?

Лебедынцев. Из уважения к даме — извольте. Теперь dixi et animam levavi. Пожалуете место — не откажусь. Все равно нужда глотку сдавила. Не я первый, не я последний согнусь перед вами. А откажете — еще лучше. Выйду я тогда благородный протестант и сильно поднимусь в собственных глазах. Вашему сиятельству! (Уходит.)

Рыдлов. Действительно, со всякой шушерой свяжешься — какое тут разрешение. И с чего это вы, дяденька, вздумали благодетельствовать разным проходимцам?