Фаина Раневская: «Муля, не нервируй меня!» Шаржи. Афоризмы. Рисунки

Если искоренить все недостатки и стать идеальной, от зависти жизни не будет.

На языке мед, а в душе яд.

В нашем театре нужно открыть донорский пункт по приему яда у актрис, как крови у доноров.

– Думать жопой у нас может каждый, вы попробуйте подумать головой! – не выдержав накала страстей, орет на молодую актрису режиссер.

Раневская, которая устала от бесконечных повторений сцены из-за плохой игры именно этой актрисы, фыркает:

– В данном случае не вижу разницы!

Мне нельзя ходить в гости. Слишком часто забываю правила приличия и начинаю говорить правду.

Мы все делаем верно. Только не вовремя…

Он признает восхищение только в купюрах.

– Женщины или умные, или красивые…

Раневская задумчиво:

– Бывают исключения.

– Умная красавица? Это слишком большая редкость.

– А тупая уродина?

Не переживайте из-за клеветы. Люди часто клевещут на талант из-за недосягаемости.

Плевать ничтожеству на гиганта опасно – плевок вниз возвращается.

А голову пришлось оставить дома – нет подходящей шляпки

Однажды, когда Марецкая после выступления на торжественном собрании спустилась с трибуны в зал, Раневская заметила ей театральным шепотом:

– Соболезную.

– Чему?!

– Ты умудрилась не упомянуть заслугу министра культуры.

Вера Петровна, которая прекрасно знала, о чем и как следует говорить, побледнела – неужели пропустила часть заготовленного заранее текста?! Некоторое время беспокойно ерзала на своем месте, потом написала записку и отправила ее в президиум режиссеру Завадскому.

Парадные речи с трибуны в те годы многие произносили, но никто не слушал, набор фраз в них был заранее известен. Завадский тоже не слушал речь Марецкой. Получив записку, он разволновался, ведь вместе с актрисой мог пострадать и сам. Спросил у соседа по президиуму, тот лишь пожал плечами, мол, отвлекся, не слышал.

Что делать, не спрашивать же у самой министра культуры? Но все же рискнул. Опытный дипломат Завадский осторожно поинтересовался:

– Екатерина Алексеевна, Вера Петровна переживает, достаточно ли полно раскрыла вашу роль в развитии театра?

Фурцева, которая тоже парадную речь слушала вполуха, закивала, мол, да-да, конечно.

Увидев успокаивающий жест Завадского, Марецкая облегченно вздохнула, но тут же вспомнила о Раневской:

– Фаина, я же сказала о роли Фурцевой?!

Раневская как ни в чем не бывало покачала головой:

– О роли вообще сказала, а вот о заслуге в наступлении Нового года нет. Упущение…

Раневскую спасло только то, что на них строго смотрели из президиума Завадский и Фурцева.

Актриса рыдает:

– Я столько сделала для него хорошего, но он не ценит хорошее!

Раневская успокаивает:

– Что вы, милочка, он ценит, только представление о хорошем у вас с ним разное.

Совесть его не грызет – не по зубам.

Театр – царство кривых зеркал. В нем тысячи масок и ни одного настоящего лица.

Сотня красивых слов не заменит одного искреннего.

Если в театре снять актерские маски, он превратится в Кунсткамеру с ожившими экспонатами.

Людей вполне познаешь только к старости. Потому, когда это происходит, уже и помирать не жаль.

Не бывает дураков, неуверенных в своем выдающемся уме.

Вперед вырываться опасно. Вдруг тебе на спине мелом уже мишень нарисовали?

Почему-то легче давать в долг тому, кто об этом не просит.

Когда не завидуют, конечно, хорошо, но как-то обидно…

И среди начальников попадаются честные коммунисты – возьмет взятку и обязательно выполнит то, за что взял.