«Душевности прибавит полулитра под свежую огородину», – обернул в праксис свою теорию опытный Петрович и, воздав должное крепкому трудовому колену, распрямился, направив стопы за пределы своего оазиса, чтобы обнаружить компаньона, пригодного составить желательный альянс.
Уже гораздо после можно будет рассказывать эту историю людям – хоть с соборного крыльца и на все лады. Тело, иссушенное походным солнцем, припрячет сетку боевых шрамов, и взгляд подернется чуждой подмосковным опрелым дачам синевой далекого моря… Теперь же немолодому герою предстоит отмахать прилично шагов, чтобы встретить своего грядущего ратного сотоварища монаха Филона – элемента идеологически чуждого, но жизненно необходимого в философском диспуте.
Сразу скажем и будем того придерживаться: ни о каких женщинах Петрович в светлую пору не мыслил, чтобы не омрачать ее пустыми переживаниями. Нет, женщин он не чурался и даже вовсе наоборот. Однако добиться от сожительниц мудрого суждения или послушания фарфоровой собачки удавалось редко, да и результат наводил тоску, вызывал желание напиться, удавиться ремнем и произвести генеральную уборку. Лесному ежу понятно, что в итоге подобные эксперименты окончательно убедили немолодого естествоиспытателя в губительном воздействии бесконтрольного либидо на гармонию высших сфер, а потому он принялся их дозировать и ставить в нужное место (случалось, даже в угол), не путая божий дар с яичницей, как то делают менее прозорливые субъекты.
Ну да мы отвлеклись. Приступим же, не теряя нить, к главной линии повествования!
Филон был обнаружен Петровичем, и очень скоро, у автобусной остановки. Монах сидел на перевернутом оцинкованном ведре в тени еще зеленого тополя и молча провожал взглядом транспорт, соединявший далекое и близкое великой силой счастливого билета. Ветер трепал его волосы, выступавшие из-под клобука над ушами. Серебро их возвещало мудрость. Руки же выдавали трудовой элемент, каковым брат Филон издревле и являлся – то есть от юношеской поры, проведенной в общественных трудах всех сортов на просторах необъятной могучей Родины, сильно убавившей теперь в размерах.
– Вот, шестой номер отъехал, – заговорил монах первым, обращаясь как бы и к Петровичу и мимо него. – И скоро опять шестой будет. Как пить дать!
Петрович недоуменно уставился на причитающего на ведре друга. Да, думаю, мы вправе это сказать – и без всякой дрянной мыслишки. Не было в их дружбе ни выгоды, ни уговора, не была она следствием лишений и тесноты, пережитых вместе – если не считать тесноты духовной, требующей выхода не меньше раскаленного пара под свистком. Отставной заводской приемщик и лицо духовное находились в отношениях светлой и бескорыстной дружбы.
Прошло лет тридцать, как погруженный еще в заботы службы Лев Петрович Обабков познакомился здесь же в N-ске с подвижным как ртуть послушником, норовившем благословить корзину яблок на воскресном базаре. Затем был благословлен карп, еще живой, но не строящий иллюзий. Дойная коза Машка вкупе с одноименной родственной по виду хозяйкой… Так бы, поди, благословил Филон весь Белый Свет и простер руки вовсе на запретное, если бы тот день ни окончился под клеенчатым навесом пивной точки, принадлежавшей какому-то кооперативу со странным и нелогичным названием – то ли «Добрые пчелы», то ли «Зеленое солнце»… Не важно, впрочем. А важно то, что с тех пор эти два человека были словно связаны одной нитью философического родства. Но даже эта нить не помогла Петровичу угадать суть нынешних занятий Филона.
– К чему это ты? – вопросил он монаха.
Тот ответил с ведра, пронзительно глядя вдаль, хотя и было этой дали не более крикетной площадки (время от времени мы будем позволять себе совершенно неуместные сравнения):
– Что ж не ясно? Говорю: шестой. Раз шестой, другой шестой и вот снова он.
– А… – протянул дачник. – Ехать собрался?
В словах его промелькнула грусть. Да еще эти числительные… С точными науками у Петровича ладилось так себе: вселенная представлялась ему единой и неделимой, а профессия бухгалтера – зряшной.
– Да нет! – Петрович тут же воспрял духом. Так вот непостоянен человек, скажете вы, и не промахнетесь. – Автобусы считаю. Не гоже ведь! Вот хоть бы тот, – кивнул монах в сторону остановки. – В картузе, вишь, сучок древний? С час уж стоит! Весь извелся. Поначалу он прямее стоял, лучше. А вот теперь и не то, что стоит, а больше на ограду наваливается. Да… Или вон эти двое. А, Бог с ними! – выпалил Филон, снимаясь с ведра. – Накипело! Прости, Господи.
Читать дальше