Брат Мурат - Именем Революции, или Бредущим в назидание. Новый пикарескный роман-демотиватор

Док разразился бурными аплодисментами, переходящими в бурные и продолжительные овации.

– Товарищи!.. – продолжала свою речь Клароза Цеткинлюкс, отхлебнув мутноватой жидкости из горла граненого графина. – Также разрешите поздравить вас с еще одним праздником! Сегодня, двадцать второго апреля тысяча восемьсот семидесятого года, далеко на востоке, в провинциальном городке Ульяновске в семье Ильи Николаевича и благодатной девы Марии Александровны Симбирских родился великий Вождь мирового пролетариата товарищ Ленин! Святые волхвы международного революционного движения товарищи Карл Смаркс, Фридрих Энгельс и Михаил Бакунин уже отправились в паломничество на восток, ведомые кремлевской звездой, чтобы поднести дары новорожденному мессии революции! Ура, товарищи!

– Товарищи девки! – продолжала свою тираду пламенная Клароза. – От имени и поручению съезда революционных проституток, мы заявляем о безоговорочной и полной поддержке находящихся на передовых баррикадах в борьбе с прогнившим прошлым гетер Римской республики, гейш Сяпонии и Северной Скореи, блудниц Вавилона, сук, феминисток и стерв Европы и Америки, а также истинных ****ей всея святой Руси, уготовленной быть РСФСР! Ура, товарищи! Проститутки всех стран соединяйтесь! Возродим ****скую Атлантиду и освоим Антарктиду, пока мы ещё можем! А мы можем всегда!

Бурные овации и крики не стихали несколько часов, а в воздухе над доком порхали подбрасываемые вверх кепки докеров и лифчики проституток.

Над феодально-капиталистическим миром восходила новая эра, озаряя все на своем пути пламенем Мировой Революции – эра Коммунизма, равенства и свободного от угнетения труда, являясь предтечей революции сексуальной. Но приходилось быть и настороже, ибо, исходя из борьбы противоположностей, всегда сохранялась опасность гомосексуалистической контрреволюции.

Солнцеподобный фараон товарищ Коба уже три ночи подряд вызывал тень отца Гамлета, но являлся почему-то его дядя Клавдий. Наконец, Клавдию это надоело, и он сказал:

– Слышишь, придурок усатый, неужели ты до сих пор не понял – это я настоящий отец Гамлета!

За такие слова Локомотив Революции Коба, конечно, тут же приговорил бы Клавдия, будь тот живой, во имя революции к расстрелу, но что возьмешь с бестелесного духа. Разве послать куда подальше… Так и получилось – они разошлись в разные стороны, но по одному и тому же адресу.

Вообще-то, Коба хотел вызвать дух Ленина, но никак не решался на это. Коба боялся услышать от вызванного им духа обвинение в том, что он повел пролетариат не той тропиночкой да не в ту степь. Но ночь близилась к утру, и Коба решил, что вот завтра он, Коба, не будет бабой, а непременно решится на этот шаг.

Со Шпасской башни запели хремлёвские петухи. Коба откинулся на спинку кресла, прикурил подаренную товарищем Воровшиловым бриаровую трубку – трубку войны, как он в шутку её называл, и, с удовольствием затянувшись, выпустил благодатный дым в потолок длиной и узкой струёй.

***

Ночью приснился Василию Ивановичу странный сон. Снилось легендарному комдиву, что он – Анка, которая разбирала и, по-женски, очень нежно и аккуратно, ловко орудуя тонкими, длинными пальчиками, чистила пулемет. Уж, таким был сон реалистичным, что проснулся Василий Иванович и не мог понять – кто же он? То ли он – Василий Иванович, которому снилось, что он Анка. То ли он – Анка, которой снилось, что она – Василий Иванович, которому снилось, что он – Анка, которой снилось, что она с Петькой… Ой!..

Проснувшись, Василий Иванович с щемящей тоской оглядел сырые, сложенные из грубо отесанного камня стены своей тюремной камеры и, взявшись руками за оконную решетку, стал смотреть в хмурое небо, напевая свою любимую песню «Черный ворон, что ж ты вьешься над моею головой…»

Над частью неслась веселая мелодия полкового художника-арьергардиста и баяниста Бориса Оглоблина. В сером мареве неба скопище ворон справляла свою весьма крикливую свадьбу, обрушивая помет на головы случайных прохожих…

Василий Иванович чувствовал себя очень странно. И какой мужик себя не почувствовал странно, ежели б оказался в вожделенной им самим женской шкуре… Это такое дело – незащищенное стыдобище. Но было и нечто положительное: явные и смутные треволнения и неизвестное доселе странное чувство внизу живота на время выбили из его бедовой головы мысли о предстоящем расстреле.