Владимир Кошкин - Собака для Анечки. Сборник рассказов

– Присаживайся. – Сажусь на шатающуюся табуретку. Спирт уже давно затуманил мой разум желудок неоднократно извергал на мои штаны свое веское слово, сигареты душили, и жутко хотелось спать.

Я не помню, как очутился у себя дома, как разделся и лег в постель.

Пошатываясь, встал с постели и прошел в ванную, надо бы побриться, а то, как бомж, не бритый в забблеваных штанах.

Раздался телефонный звонок.

– Ты где?

– Дома, наверное.

– Давай быстрее к нам!

– Куда?

– Да ты что с ума сошел, или склерозом страдаешь? К церкви!

– Кто-то умер?

– Приедешь, я тебе башку откручу, сына я крестить собираюсь, а ты отец его крестный!

– Сейчас буду.

Чушь какая-то, я и крестный отец, наверное, опять спьяну что-то наболтал и согласился.

Оделся на редкость быстро, а вот такси пришлось немного подождать. Сигаретный дым обжигал легкие, дебильная музыка била по мозгам, хотелось поскорее доехать до церкви.

Как же давно я не видел этого здания, вот только раньше оно ассоциировалось у меня с чем-то большим и светлым, а теперь стало простым домом с причудливыми куполами и все. Меня крестили здесь, лет сто тому назад, в той, другой жизни, где добрый боженька поможет, если что не так или накажет, если провинишься. Стою и смотрю, надо бы внутрь зайти да что-то не пускает, это не предубеждения, просто ладаном уж сильно там пахнет.

– Ну что, козел, где был? – Спрашивает Димка, мой друг, наверное, хотя если разобраться, конечно друг, иначе бы давно послал ко всем чертям и по морде бы, наверное, съездил не один раз.

– Проспал. – Вру я, а что мне остается сказать, что пил всю ночь неизвестно с кем и неизвестно где?

– Ладно, окрестили уже без тебя, Сашка отец крестный. – Смягчившись, говорит он и ведет меня к машине.

А ведь хорошо, что я не пришел, практически атеист и туда же, отец крестный, хреновый из меня вышел бы отец, хоть и не родной. Чему я могу его научить, это маленькое счастливое, пока что, создание, он участливо машет маленькими ручонками и задорно улыбается.

Практически машинально здороваюсь с Кристиной с Сашкой и маленьким Виталиком, и мы едем отмечать это событие.

За окном машины проносятся люди с мертвыми глазами и пепельными лицами, им наплевать на нас, а нам наплевать на них и всем хорошо. До чего же надоело это бессилие, эта безнадега, осознание всей нелепости происходящего, смотрю на младенца, а он на меня. Я знаю, что и он умрет, и родители это знают, что он умрет, но все делаем вид, что все это какая-то огромная тайна и неправда. Колоссальный обман, будто бы нет ее, этой вашей смерти, выдумка маразматиков, мы живем, значит, смерти нет. Не хочется о ней думать, ведь когда начинаешь задумываться, страшно становится, потому что понимаешь, а что если и я умру. Понимаешь и сходишь с ума, хочется вернуть все обратно, быть стадным идиотом, но нет, живи, а вернее существуй теперь так, и мучайся.

Подъезжаем к подъезду, поднимаемся на пятый этаж и заходим в квартиру, здороваюсь со всеми и прохожу в комнату, сажусь за стол и, не церемонясь, наливаю водку себе в рюмку.

– Ты что, подожди всех. – Шипит Саша. Он иногда конечно бывает занудой, но, черт побери, такой уж он человек и это его право, да к тому же друг, пускай со своими тараканами в голове, но все же друг, да и собственно говоря, у кого их сейчас нет, тараканов этих?

– Зачем? – Выпиваю и закусываю, хозяева смотрят с укором, а мне наплевать, все равно все напьются рано или поздно, зачем ждать?

– Давайте выпьем за Виталика и за его родителей. – Громко говорит тост новоявленный крестный отец и поднимает свой бокал с вином, водку он сегодня не пьет. Нехотя чокаюсь и выпиваю еще раз со всеми, и, черт побери, опять этот осадок в душе, нет, пить вредно, думать начинаешь четко и правильно, а это не нравится никому. Тост за тостом, рюмка за рюмкой, выходим на лестничную площадку и курим.

– А ведь ты чмо. – Констатирую и получаю кулаком в нос. Черт его знает, к кому это вообще относилось да и объяснять незачем. Хватаю пальто и выхожу на улицу, свежий воздух бодрит как никогда, иду, и жить не хочется. Господи, до чего же противно, до рвоты, до боли, ржавое сомнение режет вены изнутри, а что если? Иду, а куда? Трудно жить и не уметь говорить, видеть и слышать, но молчать, кому это надо? Решено, надо заканчивать со всем этим дерьмом!

Дорога бежит куда-то в неизвестность, и бренное тело летит сквозь мрак света, а я все продолжаю и продолжаю кричать что, умирая, остаюсь жить а, живя, подыхаю, кто-то смеется и тычет в меня пальцем, вот, мол, еще один дурак, берите его. Упиваюсь решимостью и кричу что вот она, долгая и счастливая жизнь, а вы твари ее не замечаете, потому что она вам не нужна, вам тепло в своих загноенных телах, вы лепите и лепите себе подобных забивая в них сомнения и волю. Смерть – как выход, как решение загадки о смысле жизни.