Антон Успенский - Люди от искусства. Непридуманные истории

Можно еще рассказать, как Оганес был способен изрисовать ватман (с обеих сторон), выписанный на всю группу на неделю за пару часов своего вдохновенного творчества… Как его смущали развязные девушки вопросами типа: «А у тебя волосы на груди растут?»… Как его живопись взяли в методический фонд, потому что преподаватели были в полной растерянности от такого авторского стиля… Как его самодельная папка превысила по диагонали его компактный южный рост (померили!) … Как он занимался бартерным обменом, раскрашивая чужую живопись, пока ему взаимообразно строили рисунок… Однако это не относится к родной или неродной речи, так что – достаточно. Как говорил Оганес: «Кто хорошо смеялся – смеялся последний раз!».

Когда я был рязанским художником, мы очень много времени проводили в мастерских. Многие там жили подолгу, некоторые постоянно. Бывало, что мы там и работали, хотя такого слова у нас не было, например, живописцы говорили: «Пойду, покрашу немного». Но сейчас не об этом, сейчас – три эпизода из рассказов о художниках девяностых годов прошлого века.

1.

К этому времени Ника Васильевна пришла с огорода и увидев Толю, через открытую дверь позвала его рукой, свободной от тяпки, домой. (Вообще-то про Толю и Нику Васильевну нужно написать отдельную сагу – про любовь, про то, как он, редчайшей доброты человек, стал жить в мастерской, оставив все жилье любимым женщинам, и как одна из этих женщин через много лет пришла, точнее, стала приходить к нему и помогать по хозяйству, которого у него почти и не было… – но это в другой раз).

Толя не сопротивлялся: выпивать он не мог, а пик афористичности был им уже взят. Минут шесть назад он говорил о любви. Старые знакомые встретились у нас в мастерской на фоне мужского застолья.

– Валя! – сказал Толя.

– Толя? – не узнала Валя.

Несмотря на свой больной указательный палец, обернутый голубой изолентой, Толя сжал Валину ручку и спросил у нас всех:

– Ты помнишь, как я тебя любил?

– Не меня одну! – уточнила Валя.

– Неважно, вспомни, как я тебя любил! И сейчас, стоя последней ногой в могиле, могу сказать…

Сказать ему не дали. Валя оказалась единственной дамой в компании и ее берегли. Она давно обещала зайти и интуитивно угадала. Появившись с двумя бутылками вина, пакетом сока и кофе за опустошенным мужским столом, она стала неминуемо популярна.

2.

– Валя, хочешь, я тебя познакомлю с гениальным художником? У него такая графика! – предложил радушный Газаватин.

– Хочу!

– Знакомься! – и газаватинская рука указала на Валиного соседа слева, художника Кроткого. Гений слева задумался.

– А что он нарисовал? – оживилась Валя.

– Сейчас увидишь! – Газаватин закопался в серой лохматой папке.

– Вот! – и прикнопил цветной лист к стене.

– Это чье? – опередил Валю талантливый график.

– Твое, – отмахнулся Газаватин, ожидая замедленной женской реакции.

– Гениально! – кивнула головой Валя и, слегка подумав, вдруг решительно добавила:

– Я – проститутка!

– Я – проститутка? – заинтересовался график.

– Нет, я – проститутка, я в газете работаю, – пояснила Валя.

– Тогда я тоже – проститутка, отозвался гениальный график, – я матрешек рисую.

Диалог завязывался, Газаватин довольно раскачивался на стуле.

3.

Котя среди художников обладал неоспоримым преимуществом. Он, единственный на втором этаже бывшего барака, кто поставил у себя в мастерской унитаз. Унитаз красовался на возвышении в коридоре и был декорирован занавесью из расписного шелка. Посетившие наш этаж дамы через несколько часов неизбежно находили Котину достопримечательность.

– Северное сияние… – начал издалека эстет Котя.

– Рекомендую… – бросал он в пространство рядом с Валей.

– Натуральный шелк, авторская роспись, – не скупился владелец унитаза.

Такой рекламы не выдержал сидящий рядом ювелир Бобов:

– Можно я пойду?

– Дамы – вперед! – пояснил Котя.

– А мне не хочется, – увиливала Валя.

– Так можно мне? – нервничал Бобов.

– Дамы – вперед! – настаивал Котя, отпихивая наивного ювелира.

– Валя, ты – женщина эпохи модерн! – объявил Котя после возвращения простодушного Бобова.

– У меня есть картина, которую ты должна увидеть! – и они удалились.

Следом, в направлении «северного сияния» двинулся завистливый Бобов. Вернувшись, он с уважением сказал:

– Сидят рядом, у стены – холст. Молчат, смотрят как кино, уже минут десять.