Александр Тарасов - Смеяться, право, не грешно. Выпуск второй

Так вот, им всем (имеются в виду женщины нашего коллектива) совершенно нету дела до того, что всё это мне совершенно не мешает провести с кем-нибудь из них романтический вечер за столиком на двоих.

И второй вопрос. Если всё же дойдет когда-нибудь до дела, если не я – то кто? Пётр Трифонович отпадает сразу, мы уже об этом говорили. Имеется ещё два конкурента. Хотя мне они, в общем, и не конкуренты. Оба слишком заняты работой, хотя я видел, что им иногда улыбаются. Оба – сутулые, оба не снимают тёмных очков и не вынимают наушников из ушей, порывисты в движениях и слегка заикаются, никогда ничего лишнего не говорят и не смеются. Двое из ларца, продукты современного общества. Да мне-то какое дело?

В общем, в этом смысле остаётся только один конкурент, Борис Эвальдович. А вернее, он вне всякой конкуренции. И я даже дал бы сто к одному, что с ним любая сотрудница нашего коллектива с удовольствием провела бы вечер в том месте, о котором мы говорили. Насчёт дальнейшего утверждать не берусь, но это и не важно… А важно то, что он – человек с положением и, как сейчас говорят, без материальных и других проблем. Но главное, что это именно он возглавляет наш почти женский коллектив. И он неприступен как крепость, он монолит в этом плане, да и во всех остальных делах тоже. И я не сомневаюсь, что он не допустит, чтобы кто-нибудь разводил на работе шуры-муры, если, конечно, ему об этом доложат. Ему-то, конечно, всё это и на фиг не нужно, он вращается совсем в других сферах, и лишь иногда бывает на фирме. От него просто веет другими сферами, и если честно, то я робею при общении с ним, потому что он из тех, кто может придавить чижика. И не только.

Наши девчонки порхают вокруг него как мотыльки, когда он появляется, все мы порхаем, и если не внешне, то внутренне. Если спросить, какое это имеет отношение к обсуждаемому вопросу… Я уже говорил, что если он о чём-нибудь таком узнает (а он узнает обязательно), то горе тому, кто занимается… нет! Только ещё думает заняться вопросами, не связанными непосредственно с работой.

Вот я и думаю, что если бы я попытался соорудить что-то из области романтических вечеров с кем-нибудь из сотрудниц, то не пришлось ли бы мне потом иметь дело с самим Борисом Эвальдовичем? И услышать от него что-то вроде: «Я для чего тебя сюда брал!?»

Вот в чём штука.

Посему я продолжаю всем нашим женщинам улыбаться и говорить разные приятности, и всё. Тень Бориса Эвальдовича бродит по тем же местам в моём воображении, где находится и уютный уголок со столиком на двоих, и другие, не лишённые приятности, вещи.

О том, что лично я могу лишь вызвать равнодушный зевок у наших женщин, когда они вдруг вспоминают обо мне, я не думаю…

Ведь этого просто не может быть!

Бурштывин сидит, обвешанный проблемами как новогодняя ёлка игрушками. Он напряжённо (слышно, как хрустят извилины), морщит репу над решением ряда вопросов – прежде всего, из разряда безотлагательных, а также и не столь срочных. Судьба любого руководителя – всё решать, за всё отвечать, всё тащить на себе.

В коллектив надо добавить перцу, думает он параллельно, слишком сладко живётся, и особенно – некоторым бывшим единомышленникам. Некоторые, можно сказать, жируют, отхватив себе вкусное, а потому и приятное направление работы, а металлолом грузить и в дерьме копаться – это всё ему.

Постучали в двери. Робко, но настойчиво. Кто-то не из заместителей, а из тех, что пониже. Значит, надо прерываться, слушать его, принимать решения, отдавать указания.

В дверях возникает Перумский – заведующий отделом связей с общественностью и СМИ. Стоит, молчит, смотрит в пространство.

– Ну, что молчишь, Перумский, – очень медленно и очень холодно интересуется Бурштывин, – или ждёшь, пока я сам начну задавать вопросы? Ладно, чего пришёл? Вот тебе первый вопрос.

Перумский переминается с ноги на ногу, начальник явно не в настроении, сесть не предлагает, сверлит взглядом как врага всей отрасли производства.

– Я, Игорь Ильич, вот чего… – Перумский глубоко вздохнул, почти с сожалением, – люди недовольны.

И затих. Первую часть своей миссии он выполнил, то есть зашёл и сказал. Сказал то, на что другие бы не решились. Никто бы не решился.

Бурштывин прищурил глаза, хищно, точно лев, который готовится к прыжку, собрался и немного привстал с кресла.