Валерий Шамбаров - Студенты шутят. От сессии до сессии

Правила проживания в общежитии МИФИ считались довольно строгими. Категорически запрещалось употреблять спиртное, играть в азартные игры и оставлять в комнате посторонних после 23 часов – тем более противоположного пола. Надзирать за соблюдением всех этих запретов и отлавливать нарушителей был обязан оперотряд. Набирали его из самих же студентов, и люди там попадались разные. С некоторыми можно было договориться, другие «рвали и метали». Впрочем, мы их на «хороших» и «плохих» не делили и теплых чувств к ним абсолютно не испытывали. Ведь набирали в оперотряд на добровольной основе. Ну посудите сами, какой нормальный студент по собственному желанию пойдет за своим же братом вынюхивать, гоняться, хватать? Причем на общественных началах, получая за это только «моральное удовлетворение»? В опера как раз и записывались именно такие, кому доставляло моральное удовлетворение почувствовать себя «властью» или насладиться ролью сыщика.

А задавал им тон начальник оперотряда Ванчинов. Он был не студентом, а постоянным сотрудником, числился на мелкой должности в институтской охране и лаборантом на кафедре общей физики. Но фигура была примечательная. Физически он был карликом, разъезжал по контролируемой территории на мотоцикле с коляской, а шлем был слишком велик и закрывал его почти полностью – за что он заслужил кликуху «говорящая голова». Что уж там у него было с психикой, не знаю, но он на полном серьезе величал сам себя «внештатным майором КГБ» и вкладывал в розыскную работу всю могучую энергию собственных неудовлетворенных комплексов.

Стоит ли удивляться, что рейды и облавы, которые проводили опера, приобретали натуральную детективную окраску? Вломиться могли в любой момент дня и ночи – просто так, потому что они сами себе запланировали общий рейд по комнатам. Соответственно, вырабатывались меры защиты. В комнатах мы в обязательном порядке меняли замки, «забывая» сдать контрольный ключ комендантше или надежно испортив его перед сдачей. Правда, такие вещи периодически обнаруживались, и ключ все-таки заставляли сдать. Но мы, чтобы после этого не тратиться на покупку новых замков, просто менялись замками между комнатами.

Порой подкарауливали нарушителей и в других местах. Однажды во время дружеских посиделок Леха Ростовцев, уже под изрядным газом, пошел за добавкой. Набрал в сумку пустых бутылок – каждая стоила 12 копеек, и если берешь в магазине пиво «на обмен», платить надо было не 37, а 25 копеек за бутылку. Но на вахте, на выходе из корпуса, дежурили опера. Засекли, что от Лехи разит, как из пивной бочки, окликнули. Он не остановился, из общаги выскочил. Но за ним снарядили погоню. Преследуемый Леха долго бегал по студгородку. Потом понял, что его окружают, и рванул наверх по пожарной лестнице. Опера было следом полезли, но он с высоты пятого этажа стал по ним пустыми бутылками отстреливаться…

В принципе, за все такие нарушения могли наказать очень строго, вплоть до отчисления. Хотя чаще пойманные злоумышленники отделывались каким-нибудь «выговором по общежитию» или несколькими нарядами по выносу мусорных бачков вне очереди – в противном случае в МИФИ попросту не осталось бы студентов. Однако мягкие кары всегда старались компенсировать самим процессом разбирательства, сопутствующими нравоучениями.

А первым делом нарушителя заставляли писать объяснительную записку – она становилась основным документом для расследования и дальнейших проработок. Поэтому и студенты при их написании выкручивались, как могли. Если опера попадались неопытные, не настаивали обязательно предъявить студбилет (конечно же, «забытый дома»), подписывались фамилиями типа Паровозова, Каценеленбогена, Кошковладельцева, группа и комната проживания назывались наугад – пойди ищи потом, а найдешь – докажи.

Некоторые объяснительные становились знаменитыми, входили в «анналы» устных студенческих преданий. Так, моего друга Колю Кудрявцева взяли в три часа ночи, когда он под окнами 4-го (девичьего) корпуса пытался исполнять песни под гитару – с тем незначительным уточнением, что на гитаре он никогда в жизни играть не умел. Но был он в таком состоянии, что искренне возмутился задержанием. В штабе оперотряда решил с юридической точностью выяснить, какая вина и на каком основании ему инкриминируется. А когда уставшие спорить опера ткнули его в какой-то пункт правил проживания – о соблюдении тишины в ночное время, Коля счел дипломатически-тонким ходом написать в рифму: «Обязуюсь впредь по ночам не петь».