Дом - Апокрилог. Закрывая глаза

Золотые зубы, седые косматые волосы, слепые глаза, пастозные, флуктуативно дребезжащие тела, испещрённые отметинами лезвий плюмажей; копытца втиснутые в туфлицы, которые своими каблуками-шпильками все глубже пробивают землю под ногами, тут же её трамбуя в стиле па хали-гали, с крутыми реверансами голов и зафиксированными зияющими взглядами исподлобья. Видимо, они намеренно опускают литосферный лифт в бездну; удерживают его тросы, как та лампа у жителей Рутинезии; как зуб, дребезжащий на нерве, скрипя и охая от страха перед выдёргиванием.

Они тверды и последовательны в своём детище, как щипцы для вырывания зубов, и готовы вырвать землю под ногами, только бы вставить новый золотой зуб, – участника конкурса пародии на ценности. Ежели бы только один зуб – так их полная пасть ! Местность за местностью; экспансии, войны; продолжение следует по стопам золотых зубов, которые, сбившись в один белый коренной зуб, всеми силами цепляются за дёсны самыми сильным корнями-агнцами. Однако зуб не воспалён, он абсолютно здоров!

«Дз-з-здж-ж, дзы-ыдж-ж-ж!» – сверчаще-гульное зудение бормашины. Она пытается препарировать кариес, который имеется только у самого стоматолога.

Дз-ы-ынь! – раздаётся заключительный от-звонок в калитку.

— Что это? – срывается взвизгнувший голосок Марты. — Я слышу, Боже мой, слышу, – бубнит она, принимаясь, как на иголках, муштровать молитву о спасении.

— В дом, скорее! – не в тон кричит Фелина. – Она подскакивает к калитке, задвигая обожжённым движением засов и мигом устремляясь вслед за Мартой, на крыльце дома схватив её за руку, уводящую за распахнутую дверь.

Их тонкие ножки трусятся от избытка адреналина, по которым распространяются пустые пузырьки страха, вот-вот сольющиеся в закипающую кровь. Их попирает на словоблудство, которое затихает только в моменты ужасающе-продолжительного звонка в калитку, – тогда, в унисон, вместе с ним, звучит их сбивчивый и безнадёжный припадок смеха. Марта, словно на напруженных нервами, ногах, быстро проскакивает через зал, в спальню матери. Там горит свет; все прибрано и кровать застлана, но родителей нет (она их уже звала). Усиленным намагниченным толчком она переносится обратно к Фелине.

Стоя в свету окна, как кленовые листочки, сплочённые друг к дружке, они, внезапно, замечают какое-то глубинное бурчание с бурлением. Доходит до того, что половицы пола, посвистывая, занимаются ходить под давлением увеличивающегося закипания недр, которое пытается прорваться наружу торфяной магмой, уже покрывшей пол тонким слоем липкости цвета драконьей зелени. Из расселин между досками начинают источаться дурно — до невозможности — пахнущие миазмы тления. Девочки замечают, что гвозди уже не сдерживают хтоническое брожение почв и теперь их ноги, лишившись устойчивости, словно встали на доску для серфинга в беснующемся море. Однако, не вода там, увы, а нечто желеобразное и вязкое, которое раздувается как на дрожжах.

Фелина со всей прытью подмывает к окну прихожей, едва не падая на движущееся нечто. Выглянув в него, она замечает (прикрывши рот тихим ужасом), что весь двор покрыт расплывающимся слоем слизи светло-оливкового цвета. Над самой землёй нависает дымка испарений более тёмного и насыщенного зелёного цвета. На смену ночи пришли утренние «сумерки» цвета гнойных носовых выделений. Светло-горчичное небо осыпалось сонмом «душных» капелек тумана-конденсата и словно обвисло над землёй, – казалось, что оно бездонно. К окну подскочила встревоженная и едва ли не рыдающая Марта, чьи растрёпанные, ванильно-сахарные волосы, покрылись сладким сахарным сиропом паники.

Стоматолог сверху разразился гулким громовым смехом, – он успешно окончил полоскание ротовой полости антисептиками, обработал место укола и теперь осталось вколоть усыпляющую душу — анестезию – в корень зуба; и, расшатав его – вырвать мудрость , а заодно и другие положительные качества, пребывающие в нём.

Вдруг из ниоткуда возникла иглообразная сухая старуха, – острая во всех смыслах настолько , что режет глаз. Одета в лохмотья из грязных тряпок; вспышка растрёпанных грязных волос больше похожа на скомканный шар, одетый на острие головы — вроде колпачка. Палка из гледичии трёхколючковой, на которую она опиралась, казалось, встремлялась глубоко в землю своим концом. Пока старуха с упорством давила на палку, сцепив за́видными точёными когтями набалдашник ручки, в то же время высматривая что-то или кого-то резкими ястребиными рывками головы и глазами, следующими вдогонку, даже я, право, испугался, взглянув в её – трудно сказать – лицо, в котором словно взорвали мину. Всё, что от него осталось — это глубокая вмятина; в темноте впадин глазниц – красные горящие угольки; обугленный крюк носа был похож на сук, выпирающий из западни; из пащи – смрад артикаина.