Дом - Апокрилог. Закрывая глаза

На этот раз, когда они попытались бежать в своём направлении, я абсорбировал собой всю окружающую силу, и, завидев меж двух ив, склонивших кудри — полуживую птицу, обдал её током, собранным со всех своих жил, не взяв в расчёт соотношение с её размерами. В тот же момент, когда девочки к ней приблизились (их шаги были затруднены какой-то вязью под ногами), «полумертвая», прямо перед их носом, высокоскоростной молнией взмыла ввысь – как ракета, теряя на ходу свои чёрные перья с удивительным звуком стрекотания огня, которым она загорелась. Перья эти осыпались на землю каплями лавы и ошмётками пепла.

Между тем девочки успели проскочить промеж ив и выбраться из лога на поляну (где раньше паслись козы). Их растрёпанные золотистые волосы налипали на лицо, а платьица приставали к вспотевшим разгорячённым тельцам.

И пока Зоил-Нахалыч толкал меня в плечо, пододвигая, чтобы заглянуть в черепок на продвижение процесса, я понял, что вымышленная глава моей вымышленной книги определённо должна быть закручена во вселенском масштабе, – соразмерно с моими намерениями на неё. Пока я размышлял над тем, как могу достать девочек из черепка, мои тугодумья свели на их планете брови туч. Трава насыщенно-бирюзового цвета распустила встревоженные веснушки энотер (лунных цветов), в ожидании моего вердикта.

Гомункулы, появившиеся из ниоткуда, вдруг засуетились по соседским домам, вроде как за солью или спичками; мельницы замахали ошалевшими веерами ресниц, словно бы недоумевая разразившейся суматохе, – однако с верующей готовностью. Мёртвая кошка подала голос — примявкнула — дав о себе знать, чтобы и её не забыли включить в списки «приглашённых» мной, – уж она-то совершенно готова. И косматый пёс с козой туда же: закашляли и заблеяли каверной своих лёгких, ощутив мою руку, проникнувшую через магнитное поле смерти. Ну-ну, дружки, вы ещё на этом черепке послужите, – понесёте в народ прокламации о Всемилостивом, который воскресил смерть к жизни.

Но от этих гомункулов нечего ожидать восторжений и прозрений: их пугает все, что отвергается их несуществующей душой, но ежедневно рисуется грешным упованием ума. Озёра слёз и ржавой крови взрослых детей, будут стекать по булыжным дорогам. Вскоре все отходные полумертвецы сольются в единую братскую канаву, – разве это жизнь, на 99,9% состоящая из просроченного кофе?!

Нет! Этих девочек я лично аннулирую из списка этих недоумков; пусть лучше они лишатся своих прелестных физических оболочек, лишь бы только не были искушаемы всем тем видимым, прогнившим от сердцевины.

Марту здесь запомнят Береговой, а Фелину — Галактистой, – просто потому, что мне так заблагорассудилось.

Моя невидимая рука коснулась кончиком пальца их головок; коты, козы и псы мигом намагнитились и подскочили к девочкам с чудно́й заплетающейся перевалочкой, издавши какофонию разноскрежечущего, млеющего агонией, коверканного расстановкой и хриплоиздыхаемого остатком сгнивших лёгких, сухого, проседающего связки, противного чавканья. Ну, думаю, а куда их девать? Пойдут на войды пространств, не заделанных штукатуркой материи.

Девочки вмиг рухнули обмякшими коленями на скошенную траву и я прикрыл их всех разом своей рукой, пробубнив про себя молебен за упокой. Затем я вынул руку из черепка: их бездыханные тельца так и остались там лежать, – но только внешние ! – их же внутреннюю суть я прихватил с собой… Пускай встряхнутся гомункуловы огрубевшие души таинственностью истинного воскрешения! а там уже видно будет, куда или на что пускать остальных.

— Неужели… вы разговариваете с напитками ? – недоверчиво отозвался дорогопочтеннейший зоил.

— Ну, дорогой мой, я и с вами порою говорю… А теперь пытаюсь докопаться до причины испорченного вкуса, – жалостливо отреагировал я, покуда по моим жилам растекалась блаженная корица с ванильным сахаром, которая тут же – приятным и лёгким привкусом отдалась моим вкусовым рецепторам.

– Тогда вам предстоит покопаться в себе ведь, прежде, мы есть то, что создаём в себе, – высказался он и направился к выходу с галантным разворотом, и протяжной певучестью взлетающих вверх шагов, словно намагничиваемых полом, при этом мягко блеснув чёрной мантией, дыхнувшей на меня загадочным многоточием.

Колокольчик над дверью последний раз вструхнул головкой, уставившись на меня пронзительным одиночеством. Пространство объяли ржавые тени деревьев, заколыхавшихся под притушенной лампадкой, подвешенной над барной стойкой.