Наталья Волохина - Месть социопатки

Разочарованно вздыхаю, плетусь дальше, прикидывая, как распределить содержимое тощего пенсионного кошелька на необходимые вещи. Что за чертовщина происходит на горячо любимой родине всю мою сознательную жизнь? Тумбочки нет, а причины (всегда оправдательно объективные) жить плохо и тяжело есть. Но ведь я не дура, не лентяйка, зарабатываю головой, помогая себе в быту руками, независимо от обстоятельств, а денежек всё мало и мало. Иногда чуть больше, но в основном гораздо меньше. Хотя на блюдечко с голубой каёмочкой не рассчитываю, но хотелось бы за ударный труд по возможностям получать по потребностям. Короче, хочешь пой, а хочешь куй, всё равно ничего не получишь.

«А ты хотела бы жить как Чубайс или Березовский?»– спрашивает подруга в ответ на мои размышления вслух. «Березовский уже не живёт. К тому же он плохо кончил,– отвечаю я.– Но жить, как они, я бы не хотела. Воровать, трястись за ворованное, свою жизнь и жизнь близких, чувствовать ненависть и зависть окружающих, а умереть, в лучшем случае, в немецкой клинике, в обычном – от пули подельников». «Думаю, проблема в том, что я не алкоголик»,– делаю я вывод. Подруга смеется. «Зря смеешься! Утром приняла на грудь – целый день свободна от мыслей, забот, проблем. А главное – получаешь допуск к тайне заветной тумбочки. К тому же можно не копать». Но ничего не выйдет по той простой причине, что водка в меня не лезет. Остается выживать по средствам.

Не дай мне бог сойти с ума.

Нет, легче посох и сума;

Нет, легче труд и глад.

Не то, чтоб разумом моим

Я дорожил; не то, чтоб с ним

Расстаться был не рад…

А. С. Пушкин

Свихнулась, создала свою вторую, третью, пятую реальность и, предположительно, стало бы мне легче. Но вместе с солнцем русской поэзии опасаюсь, что и там не оставят в покое, не дадут забыться в чаду нестройных грез: «…Посадят на цепь дурака И сквозь решетку как зверка Дразнить тебя придут».

Почему так фатально и от чего бежать? Так из определенно нескончаемого дурдома бытийности, где каждые полчаса убеждаешься в верности расхожего утверждения, что сумасшедшие находятся с наружной стороны психушки. Глянешь на колесо сансары, в которое мы попадаем вместе с «выбранной» властью – а там пугающе раздутые брюха и морды наших радетелей, отъевшихся на наши пенсионные, нефтяные и прочие денежки. Тыкают монстры в тебя раздутым пальцем и кричат из телевизора, с рекламного баннера и с прочей дряни: «Это ты нас хотел! Мы тут!!! Мы НАВСЕГДА с тобой!» Поднимешь глаза к небу, силясь крикнуть: «Господи, неужто, в самом деле, я?!»,– а оттуда вместо гласа господня обрюзгшая харя космической героини. И тоже орёт надсадно прямо в уши: «Ты, ты хочешь, чтобы это продолжалось вечно! Начни с нуля! Пусть все повторится сначала!» Не спрашивает, утверждает, астронавтка хренова, обнулёвщица.

Зажмуришься, зажмешь уши руками и бежишь прочь в дебри парковые (лесные-то далеко), а тут тебя из кустов чья-то рука хвать! «А-а-а!!! Кто ты, чудище? Отпусти меня! Чего тебе надо?» «Как что? Ты проголосовать забыла за то, которое очень хочешь»,– отвечает жуть сладким голосом. «Нет! Я не хочу! Ничего не хочу больше!»– рвешься, мечешься. А оно не отпускает и не унимается: «Хочешь – хочешь. Просто ты забыла об этом!»

Вроде, увернулась и скорей домой, в норку, под одеяло. А оно, как привидение, и тут тебя стережет: у подъезда, на скамейке, возле лифта. Наконец, заперлась на все запоры, цепочку накинула, глотнула ржавой воды из-под крана, умылась, не глядя в зеркало. Вдруг Оно там, технологии сейчас ого-го-го. Тем более, что нас всех посчитали, оцифровали, оштрафовали… Тьфу-ты, оговорилась. Впрочем, и это тоже, неоднократно и по любому поводу.

Спряталась под одеяло. Нет, ненадежно, лучше под кровать. А там листочки разные, журналы под слоем пыли. С одного знакомый палец тянется из-под надписи: «Голосуй, а то опоздаешь», а с другого тоже что-то телесное, но жуткое, несуразное. Присмотрелась – две титьки и… ну, это самое, неприличное мужское, указует на надпись: «Наше решение». Рванулась вылезти, да застряла. Уткнулась носом в глянцевый бюст и заплакала: «Ваше – ваше оно. Я тут при чем? Я в "желтый" дом хочу, таблеточку, коечку, белёную стену без лозунгов, без телевизора и манную кашу на ужин вместо Доширака. Ладно, пусть не белёную, облупленную, на какую моих пожизненно отчисляемых страховых взносов хватило».

А грудь как зазвенит в ответ что есть мочи, меня аж подбросило вместе с кроватью. Выкарабкалась, прочихалась, закружила по комнате, а она все трезвонит. Сообразила – в дверь звонят. Подошла на цыпочках, заглянула в глазок, охнула – точно пора в дом скорби. На площадке актер известный стоит, при параде, и задушевным голосом уговаривает: «Дорогая моя, хорошая! Что же вы прячетесь? Это же наш с вами язык,– и для убедительности мне язык показывает.– Как же мы без него? Сделайте свой выбор, а то ведь и без языка можно остаться». И бережно так вынимает из-за пазухи ножик кухонный, большущий, для разделки мяса.