Михаил Жванецкий - Рассказы

Поставили на ноги скрипачей, сняли у них с шеи детей, вернулись домой. Дома отдохнем. Летом у моря. Мы на пенсии. Дети с'едутся, будут ухаживать. Дети сьехались... Что я вижу, юзик?.. Соня стирает, я выкручиваю. Соня варит, я тяну с базара кошелки - лошади оборачиваются. Дети должны отдохнуть. У детей один только месяц. Так мы не пойдем на море. Я не помню, когда я был на пляже. Лет 10 назад. Случайно. Не важно. Мы отпляжили свое.

Что нам надо, юзик?.. Чтобы у детей наших было немножко больше счастья, чем у нас. Чтоб ты уже попал в институт и удачно женился: Есть такие жены - моим врагам, ты знаешь. И чтоб у тебя были хорошие дети, и чтоб они попали в институт, и удачно женились, и чтобы у них были свои дети, тоже хорошие и тоже способные. А мы будем ездить и не будем говорить о болячках. Потому что у кого их нет, и еще не хватает об этом говорить.

И будем смотреть на наших внуков, и радоваться, и потихоньку уходит ь... А все это называется просто - хорошая старость.

Правда, юзик?.. Ты же все понимаешь. Ну, давай ручку дедушке, золотко. Мы уже идем. Бабушка нас ждет. Дай ручку. Чтоб ты не знал, что я видел... Чтоб ты был здоров! Юзик, дедушка не может быстро, не забывай.

Я прошу мои белые ночи.

Я прошу мои белые...

Я прошу мои черные ночи...

Я хочу жить всюду.

Мне нужно мое черное море, мои льдины, мой север и мой город москва, мои люди, мои клубы, красота моих башен, моих башен двенадцатиэтажных, моих многих людей, моих толп. И бриллианты проспекта калинина, и перламутр влажного невского, и горячий изумруд дерибасовской. Я пропаду без этого. Я хочу, чтобы люди мои жили и жили, чтоб души их были так же полны, как головы, интересной работой, и жизнью нашей, и музыкой, и зеленью, и морской водой, и дождями весенними, и трепетом к женщине, и любовью к детям ее.

Я хочу ходить по родине. Я хочу, чтобы меня все знали. И разговаривать долго и доверчиво. И не марать глаз неискренностью, рук не портить дрожью.

Я хочу ходить по родине, знать все языки ее, чтоб любить всех ее женщин, стоящих и сидящих у русских печей, у котлов и мангалов...

Я зароюсь в песок южной кушки немножко. Я прогреюсь. Я накалюсь. И, раскаленный, бегом побегу на север. И - в снег под архангельском. Ночью в тайге. И пусть плавится подо мной, растекается весной мой снег. И когда я совсем замерзну и когда я окоченею, я бегом побегу на восток в долину туманов, в долину горячего пара, ключей горячих, пахучих и упаду. И, окоченевший, на ключах полежу, и согреюсь, и посмотрю нерест лосося, и кеты, и крабов поем любимых, и рыбы много увижу, которая течет ртутью; мои ребята в зюйдвестках ловят, вылавливают, рубят ее ножами... И, наевшись рыбы и отогревшись, бегом побегу через всю родину на запад. Через урал, по соляным местам. По волге. Задержусь в челнах на стройке, где интереснее всего.

Я стар. Я толст. Я гипотоник и ипохондрик, но, если б мне пришлось однажды, ушел бы я в армию или в челны. Там или там мне интереснее всего. Или лететь в три "маха", или в лодке на севере подо льдом, или в челнах под молодым начальством. Не знаю, как вы, а я для него все сделаю. В челнах есть такие.

Боюсь, когда будет готово и с лязгом пойдет конвейер, станет обычно, станет однообразно, станет то, что было. И начальники будут старыми, а я говорил, что люблю молодым подчиняться.

Челны, челны и - на запад. Мой запад. Доступный мне запад. Запад моего паспорта. Который дает мне право на неограниченное передвижение в среде, ограниченной моими пограничниками. Получилось чуть-чуть ехидно, это уж мой несносный характер. Люблю приправить патетику специями.

Итак, мой запад. Это прибалтика. Географически и человечески. Ближе к европе. Кафе у них. Сливки сбитые. Буквы латинские, что поражает и утихомиривает. И совершенно неясный и непонятный эстонский язык. И красивые мужчины, похожие на мужчин, выведенных искусственно. С крупными руками, что так нравится женщинам и нравится нам, мужчинам помельче.

Там уж я раскушу варьете. Почти ночное. Со столиками и программой. Там уж я посижу, как иностранец с переводчиком, в темноте, в полупустом баре. Это тоже запад - полупустой бар. И ночью пойду глядеть средневековье. Ригу и таллин. И католиков, и их высокие-высокие соборы со скамьями и органом, где музыка льется на спину и хочется верить, что не умрешь, что царство небесное не отменили, а что-то будет. Потому что нельзя же так просто - упал и перестал. И все остается людям, и что-то остается детям. Это понятно. А хочется для себя. Хочется произрасти в чем-то или перейти во что-то и посмотреть, что будет. Об этом тоже можно думать среди чистых деревьев, и домиков, и молока, и пахучего масла.