Ниса Браун - Эксперимент Г.ЛОХа, или общество иллюзиалов

Паранойя – вот главный конек Этики, который управлял ею всю ее жизнь. Теория струн, теория унитаза (весь мир – это унитаз, а мы в нем как микробы из рекламы «Доместоса», живем, размножаемся, пока кто-то не зальет «Доместос» и не спустит воду, а мы сразу – а-а-а, наводнение, а-а, коронавирус), теория измерений (она же теория муравья в интерпретации Этики).

– Смотри, вот муравей, жил себе и живет и по сей день, пока человек не наступит и не разобьет его муравейник, ну или не сделает его своей марионеткой.

– А как это?

– В детстве мы с братом устраивали муравьиные гонки. Мы просто брали одного несчастного муравья (тогда мы не знали, что это неэкологично и неэтично, и вообще, предельно жестоко и способно разрушить весь хрупкий мир, и тогда конец света точно не за горами), называли его, к примеру, Джек. А другого называли Стен.

Кстати, нельзя не отметить, что муравьи хотя и живут в нашем четырехмерном мире (конечно, спорно, но общепринято, поэтому не буду спорить), у них там все еще двухмерненько. Так уж сложен муравей, если вы подходите к нему, он, конечно, увидит, что какая-то сила заслонила ему солнце, «надвигается тьма», как говорится, возможно, даже в муравьином языке (не сомневаюсь, что он есть, помимо рукопожатия этими усиками – прямо как у людей, наверняка у них есть свои языки, жаргоны и даже сленги и матерщина) есть пара слов, описывающих это сверхъестественное явление природы. «Ураган, смерч, мгла, туман, аномалия» – в общем, выбирайте из тех, что есть, так как муравьиный пока не внесен в список «Дуолинго». Короче, темноту муравей замечает, но когда бывает уже слишком поздно. И то, что у этой темноты есть руки, ноги, глаза (побольше, чем весь муравей) и даже рот (у некоторых даже есть усики, только они не несут никакой коммуникативной ценности, хотя это тоже спорно), бедный муравей знать не знал! А еще – что эта самая темнота его видит, следит и уже собирается выловить… чтобы пустить для потехи в крысиные бега (в данном случае муравьиный заплыв), бедняжка, увы, не догадывался.

Пьеса «Муравей в ванне»

Сцена 1.

– Хм-м, темновато! А-а, куда делась земля, надо что-то укусить, вдруг поможет! Нет, не помогло. Где земля? А-а-а-а, это смерч, он несет меня куда-то! Угораздило же из смерча попасть прямо в океан, надеюсь, доплыву до конца. Не видно ни конца, ни края, а-а, я весь выдохся, иду ко дну.

Голос из-за кулис:

– Этика, твой Джеки тонет, давай вытащим его, пусть отдохнет, потом второй заплыв.

И под веселый смех еле живой Джеки оказывается на полу:

– О-о, пронесло! Я cпасся! Ур-ра! Я выплыл, стихия больше не бушует, жизнь – это череда взлетов и падений!

Так, за пару заплывов, попеременно тонули то Джек, то Стен. Победил Стен, но Джек боролся до последнего.

Занавес.

Так периодически условные Джек и Стен пускались в крысиные бега, то есть в гонку в ванне, заполненной водой. Конечно, никто и не подумал спросить, хотел ли Джек, который мирно тащил (или планировал тащить, а кстати, умеют ли муравьи планировать?) свою крошку в муравейник, пускаться в этот омут с головой. И на фиг ему сдался Стен, которого он знать не знал. Но так как их никто и не думал спрашивать, теперь Джек и его названый брат Стен оказались в гонке не на жизнь… И подбадриваемый какими-то непонятными звуками (то бишь ором моим и брата, каждый поставил на своего муравья) Джек усиленно плыл, плыл, чуть не издох, стал тонуть, но опять:

– Давай, Джек, ты сможешь!

– Вкратце вот и вся моя теория о муравьях и «Доместосе», – подытожила Этика.

Девять был прирожденный ипохондрик и открыл в себе это свойство еще лет в девять. Стоило ему остаться надолго дома – и он обнаруживал красные маленькие точки на правой руке, с ужасом осматривал левую, оказывалось, что и там они есть, к счастью, погуглив, он понимал, что от этой болезни он не умрет, но есть у него еще куча других заболеваний, и возможно, конец получится оттянуть, но он неизбежен.

Иногда, и вот это было реальной проблемой, когда кто-то его сильно нервировал или он чувствовал себя «под давлением», у него начинался сильный шум в ухе. Нет, жужжало не в обоих, а только в правом, и так сильно, что ему казалось, что мозг взорвется. Но это, конечно, оттого, что он еще и был большим паникером. И вроде вот тебе радость – радуйся, ты оглушен своим же мозгом, спасение свыше, ты больше не слышишь раздражителя. Бывало даже, он представлял, как сейчас возьмет стул этого упоротого дебила профессора, который доставал и стебал его своими заковыристыми подколами, как он внезапно возьмет этот стул и треснет этого корчащего из себя мученика и спекулирующего своим состоянием здоровья и тем самым управляющего и властвующего над умами неокрепшими. Но ведь как можно ответить старшему, а? Это, конечно, было бы большой невоспитанностью. Поэтому мозг его придумал этот шум. Во всяком случае, так думал Девять.