Майя Колмакова - Вечный двигатель науки

Саша даже обрадовался, что не нужно будет сидеть рядом с ним, слушать, как Смелый менторским голосом будет обучать его пользоваться программой.

Получив диски, Саша собрался уходить, но заметил, что на него пристально смотрит Раиса Михайловна. Саша замер. Неужели она что-то знает? Раиса Михайловна быстро посмотрела по сторонам, встала из-за стола и излишне громко и весело обратилась: «Александр, Вы уже были в нашей столовой?» В столовой он не был и туда не собирался, но твердая рука Раисы Михайловны уже уводила его в коридор и влекла на первый этаж.

– Саша, мне необходимо поговорить с Вами, – наконец, сказала она. -Наедине… Это очень важно. Не знаю, может, я не вовремя, но у меня к Вам очень деликатный разговор, – и многозначительно улыбнулась. – Только не в столовой, а где-нибудь в стороне. Что скажете?

Саша уже не знал, что думать, но отказываться было просто глупо.

– Конечно, Раиса Михайловна, давайте найдем тихое место и поговорим. У вас здесь есть тихие места?

Раиса Михайловна провела его по длинному коридору первого этажа, и они оказались в конференц-зале, недавно отремонтированном, с рядами бархатных, как в театре, кресел.

– Саша, – начала Раиса Михайловна, – я знаю, что у Вас что-то произошло. Но пока не знаю что. Вы тут второй день, но уже производите впечатление человека, который что-то напряженно ищет. У Вас на лбу уже морщины пролегли от постоянного напряжения. Понимаю, что мы с Вами совершенно незнакомы, но, возможно, я могу быть полезной в Вашем деле.

Тяжелый груз так давил на сердце и совесть Александра, что он без раздумий рассказал о том, что случилось. И почему-то ни разу не подумал, что, может, делится информацией с преступником. Ну не такая была Раиса Михайловна. Какая «не такая» – спросите вы? Просто «не такая» и все!

Выслушав рассказ Саши, женщина нахмурилась.

– Это очень плохо, Саша. Плохо не столько для Вас и для отдела. Это плохо для всего нашего института. Понимаете, кто-то не просто хочет развалить «ОРИ», он затеял совсем другую игру. Смена руководства, расформирование отдела – да ерунда все это по сравнению с тем, что карты уже проданы стороннему покупателю. А это миллионы. И, если это так, мы все окажемся соучастниками преступления, и статья за такое будет очень суровой. Вы кому-нибудь рассказывали об этом?

– Ване Самолюбову, – признался Саша. – Мне нужно было спросить совет хоть у кого-то, напоминавшего нормального. Вы же видели, кто сидит со мной в кабинете.

– Ваня… Я мало о нем знаю, мы не пересекались на проекте. Знаю, что он любимец Полины, он ее протеже.

Саша, постарайтесь никому ничего больше не рассказывать. Даже Ване. Почему Вы должны меня выслушать и мне довериться? Я не могу доказать свою непричастность, но одно скажу точно: я очень люблю наш НИПИ. Да, с первого взгляда кажется, что здесь собраны герои всех комедий, люди, не способные на научную, да что уж там – на осмысленную деятельность. Но это не так. И мне больно осознавать, что кто-то из нас может оказаться предателем и «крысой».

Я позвоню Вашему предшественнику, он уехал работать в Европу. Возможно, есть копия потерянных карт. Если нет – будем думать, у нас есть еще три дня до обсуждения результатов работы по территории.

Никогда в жизни Саша не мог представить, что он с такой легкостью доверится человеку и не будет при этом испытывать мук совести. Раиса Михайловна вселила в него надежду, и настроение немного улучшилось.

В кабинете по-прежнему царил хаос. Грыжин и Эксель громко обсуждали свой сенсационный доклад, Желтков разговаривал по телефону, а Пашка, что удивительно, не обедал и не дремал: Огоньков писал стихи.

Увидев Сашу, он обрадовался и пророкотал:

– О, Пушкин, ты же Пушкин, а мне тут эта, стишата нужны, профсоюз поручил проработать одну темку, эт самое, сочинить, короче.

Саша опешил. Да, Пушкин, но не потомок и стихов никогда не писал. Даже сочинения в школе когда-то давались с трудом. Склонность к математике и физике затмевала способность к сочинительству.

– Павел, я не пишу стихов, извини!

– Ха, тоже мне Пушкин, – загоготал Огоньков. – Ну лан, щас чё-ньть изобразим. Могем, если надо!

Его извилистая малограмотная речь напоминала небезызвестного персонажа Ильфа и Петрова из «Двенадцати стульев». «Эллочка-людоедка», – подумал Саша.

Паша декламировал вслух, громко, как положено настоящим поэтам, которые имеют свою постоянную аудиторию: