Олег Ёлшин - Страна людей

– Если закончатся транквилизаторы, – думал Иван Степанович, – долго не протянуть.

А люди постепенно превращались в чудовищ. Психически больные из прошлой его практики были вялыми меланхоликами по сравнению с этими. Клиника для душевнобольных.

Днем зашел Орлов. Он сказал, что надеяться на федералов не приходится. Утром МЭР позвонил в Центр. Ему объяснили, что они не готовы изолировать в больницах целый город и пока там будут разбираться с вакциной (а все материалы из компьютера Ильича уже переслали в Центр), придется справляться самостоятельно.

– А что говорит МЭР? – спросил доктор.

– Включите телевизор, – предложил Орлов. Тот щелкнул пультом. На экране снова появился МЭР.

– Как, он еще не закончил? – удивился доктор.

– Судя по всему, он только начал, – ответил Орлов.

МЭР закончил какую-то историю из своего детства и запел. Пел хорошо, душевно, с завыванием. Видимо, детство его было не таким радостным. Орлов переключил канал. Там тоже был МЭР. Орлов удивился, щелкая пультом снова и снова. По всем каналам пел МЭР.

– Дурдом, – сказал Орлов и выключил телевизор, – видимо он приказал перекомутировать все каналы на местный. Теперь у нас канал один – МЭР, – произнес он.

– Что на улице? – спросил доктор.

– То же, что и здесь, – устало ответил Орлов. – Держитесь, Иван Степанович, держитесь доктор, – сказал он задумчиво и удалился.

У Орлова была непростая миссия. Он оказался в окружении и чувствовал себя, словно его, как в далекой молодости, забросили на вражескую территорию, лишили возможности для связи, и теперь он должен был принимать решение самостоятельно. Нет, связь была, но коллеги в Центре вели себя странно, не отдавали приказов и требовали одного – ждать. Видимо, не доверяли, относились к нему как к одному из этих несчастных, окольцованных металлической сеткой.

– Что же, – думал он, – значит он примет решение самостоятельно. Тем более, что опыт позволял выживать в самых непростых ситуациях, а командировку в такой маленький городок он всегда расценивал как козни врагов, новоиспеченных демократов, которые некогда захватили любимую, родную Контору и теперь успешно ее разваливали. Он был хорошим профессионалом и теперь, чувствуя себя на передовой, должен был принимать срочные меры. А как человек старой закалки предпочитал меры крайние и решительные.

Днем, убедившись в недееспособности Мэра, он собрал руководителей силовых ведомств и отдал приказ: “Любой ценой контролировать порядок. Не разбирая методов и способов, город нужно отстоять. Нельзя превратить его в жалкую пародию столичного бардака, где все погрязло в коррупции, разврате и развале СИСТЕМЫ. Если понадобится – применять крайние меры”.

Глаза светились огнем, чувствовал он себя полководцем во главе маленькой армии. А его армия давно дожидалась приказа и теперь пошла в наступление.

Городок теперь представлял собой большой зоопарк, огороженный проволокой, с той лишь разницей, что здесь отсутствовали клетки, и все эти маленькие зверушки оказались рядом друг с другом. Все они были разными, разными были их привычки и привязанности, а особенно желания. Но желания эти теперь объединяли массу людей непреодолимой силой. Это стадо давно таило где-то в глубине сознания мечту вырваться страсти наружу, отбросить предрассудки и делать только то, что хочется! Может ли цивилизованное общество позволить себе подобное? Летят ко всем чертям законы и ограничения, запреты и нормы и люди остаются, словно, обнаженные, в своем возвышенном или низменном ХОЧУ! И если тебя раньше никто и не спрашивал о твоем желании, теперь это было не важно. Важно было только одно – ХОЧУ! Город напоминал клинику Ивана Степановича, только эта “больница” была размерами значительно больше и санитаров здесь не было… до определенного времени. Больны ли были эти люди? Конечно. Если твое ХОЧУ начинает писаться заглавными буквами, а тем более курсивом, это подлежит немедленному лечению. У любого общества есть таблетки от подобного рода заболеваний, и оно использует их до того момента, пока ХОЧУ не превращается в НАДО. А свое “хочу” нужно сунуть куда-нибудь поглубже – тогда человек будет здоров, и общество тоже будет здорово. И пока не было санитаров, наступила анархия желаний. А желания эти были такими разными…

Разъяренные горожане после всего увиденного у колючей проволоки, у ограды высокого напряжения, почувствовали в этом замкнутом мирке невероятную свободу и вседозволенность. Одни крушили киоски и магазины, выволакивая оттуда коробки с пищей и спиртными напитками, устраивая оргии прямо на улицах и площадях. Другие творили вакханалии, безудержные танцы полуголых полутрезвых людей рядом с оргиями магазинных воришек. Третьи… Всегда найдутся эти третьи… брались руководить этими маленькими группами людей, подталкивая их на новые преступления. Где-то палили петардами, кто-то уже доставал настоящее оружие и гнался за врагом. На центральной площади несколько человек возводили, то ли эстраду, то ли эшафот. Несколько молодых парней, оседлав угнанные автомобили, как в компьютерных гонках, носились по улицам и палили из пистолетов. Они чувствовали себя победителями и хозяевами городка. Один мужчина, ограбив местный банк, залез на фонарный столб, и разбрасывал оттуда деньги, с удовольствием наблюдая за тем, как толпа внизу устраивала давку и побоище за священными бумагами. Раненых отнесли в сторону, деньги расхватали и теперь раскачивали столб, пока “банкир” не грохнулся на землю. И во всем присутствовали беспредельная радость и задор. Совсем не было видно детей. Но эти взрослые веселились так, как могут делать это только они – люди, выросшие и давно мечтавшие поднять с земли камень и запустить им в чью-нибудь голову. Поражало одно – как ни были эти люди сильны в своем безумном низменном порыве, все они из маленьких и незаметных горожан превратились в сильных и больших. Больших – своими порочными желаниями, и сильных – несокрушимой массой. Массой несокрушимой толпы.