Олег Ёлшин - Страна людей

– Но, теперь он в группе риска!

Доктор схватил трубку и набрал номер. Длинные гудки чрезвычайно его взволновали. Друг не подходил к телефону. Иван Степанович решительно накинул куртку и отправился к художнику домой.

Улица представляла собой оргию. Повсюду шатались люди, они были то ли пьяны, то ли трезвы, держали в руках бутылки, заглатывая это пойло. Как сомнамбулы неверной походкой шатались по улицам, подходили к ночным магазинам, выносили очередную порцию спиртного и продолжали ночное бдение. Какие-то, не совсем одетые мужчины и женщины пересекали дорогу, скрываясь в подъездах домов или просто оставались на скамейках и газонах, благо вечер был на удивление теплым. Смотреть на них Ивану Степановичу было противно, но как врач он обязан был исследовать это явление, заставляя себя за всем наблюдать.

– Завтра они окажутся в его больнице, – подумал доктор и снова с ужасом вспомнил о друге.

Он долго стоял на лестничной площадке, трезвоня в дверь, стучал, снова звонил, колотил ногой, но в ответ только тишина. Выскочил на улицу, свет на втором этаже горел, была открыта балконная дверь. Тогда, не раздумывая, он полез по водосточной трубе, благо, что было невысоко. Кое-как взобрался на балкон, перелез через перила, и, наконец, ввалился в комнату. Он готов был к чему угодно, но только не к этому. Посреди захламленного, заставленного картинами, помещения, стоял мольберт, а рядом находился длинный стол, заваленный бутылками. Все они были… запечатанными. Какая-то закуска лежала нетронутой, а за мольбертом стоял его друг. Зрелище потрясало. Он был словно в другом измерении. Тело, его рука, кисть находились здесь, но самого его не было. Глаза восторженным блеском отражали тусклую лампочку на потолке. Волосы были всклокочены, а рука водила кистью. Доктор посмотрел на картину – это была то ли рука друга, то ли Бога, она водила кистью, может быть, кисть рукою, но то, что в этот миг происходило, то, что он видел, потрясало. Не было слов передать этот восторг и восхищение. Картина излучала поразительный свет. Не блеск, а именно свет. От нее исходили нереальные, озаренные призрачными мечтаниями, флюиды и странная удивительная энергия. Она была нереальной. Она уводила сознание на высоту, где все разумное, телесное плавилось, оставляя жизнь и восторг, и агонию по этому бренному телу. Можно долго прожить, так и не узнав или поняв чего-то, а можно просто идти и сиять, играючи. Потому что в руках его была кисть, перед ним полотно, а больше, ничего и не нужно. Вокруг бутылки, нетронутая закуска, в дверь кто-то звонит, ломится, а тут рука и кисть, и полотно. Его друг был абсолютно здоров, но то, что он творил, не поддавалось ни критике, ни пониманию, и только серебряный свет, исходивший от, казалось бы, простого сюжета, поражал…

Иван Степанович сел на старенький диванчик и долго наблюдал за художником. Тот его не замечал, как не замечал ничего вокруг. Его здесь просто не было. Доктор открыл бутылку пива, что-то съел из запасов на столе, вспомнив, что сегодня не обедал. Долго сидел так и смотрел на друга. Уходя, оставил записку. Нет, не на столе с бутылками – там он ее не заметит, а здесь, на уголке мольберта, прикрепив кнопкой, и через открытую дверь балкона, так же, как и пришел, удалился, словно его и не было вовсе. Теперь за друга он был спокоен, но всю дорогу шел совершенно потрясенный.

Вечер беспечно заканчивал этот удивительный день. Солнце скрылось за горизонтом, туда, откуда теперь все ждали спасенья. Это солнце отправилось в командировку за лекарствами от диковинной болезни, за столичными докторами, за советом и помощью. Городок засыпал. Засыпали пациенты городской клиники, привыкая к новому месту, дремали медсестры и медбратья, охраняя безумный сон больных, пытались заснуть люди в своих квартирах, которые только и отличались от больных тем, что в клинику не пошли. Город спал беспокойным сном, всхлипывая и ворочаясь.

Утро озарилось радостным, весенним солнцем, которое, едва проснувшись, с удивлением взирало на этот островок в океане безбрежных полей и лесов. Смотрело на пустынные улицы, которые ожидали часа, чтобы светофорами начать регулировать движение редких машин и пешеходов; на дома с закрытыми окнами, а особенно на то, что происходило у самых окраин. Огромные бульдозеры разравнивали землю, сооружая широкую ровную полоску земли вокруг городка. Экскаваторы огромными ковшами срезали пласты грунта, вгрызаясь все глубже и глубже. Люди в военных одеждах раскатывали металлическую сетку, которую затем крепили на высоких столбах. Через пару часов все было кончено – город превратился в крепость с глубоким рвом и высокой насыпью. Широкая полоса отвода на десятки метров отделяла все, что было внутри, от того, что оставалось снаружи. Металлический забор опоясывал сооружение по всему округлому периметру, а по нему бежал ток высокого напряжения. А за высоким забором стояли палатки, где находились военные. Наверное, оттуда, сверху, утреннему светилу, казалось, что это островок, а вокруг широкий ровный пляж. Но, где люди в купальниках, где море? Впрочем, у него было хорошее чувство юмора. Город проснулся в оцеплении…