Елена Сомова - Белая ладья. Или Рюмки-неваляшки, полные бархата

Не однажды Сару Врублевскую пытались завоевать принцы разных политических концессий, но сердце Сары непреклонно принадлежало исключительно шахматному полю, колосящемуся трансгенными злаками.

Неожиданно появился всадник на синем коне в желтое яблоко. Шел он не буквой «Г», а просто шагнул с трапа корабля в порту прямо на коне. Корабль являлся архитектурным ансамблем, не уступающим дворцам шейхов. Семья Врублевских не подозревала, что корабль и всадник – это новое кадровое агентство, с мгновенным предоставлением множества рабочих и служебных мест для всех желающих получать денежное вознаграждение, достойное труда.

Всадник без особых усилий покорил сердце Сары одним движением головы и могучих плеч.

– Андрей Рублев, – просто представился всадник семье Врублевских на балу высокопоставленных семей.

Отныне рты Врублевских были широко раскрыты от удивления и сбора информации о госте города Вышнебродска. За пирожным на балу Сара, ни жива – ни мертва, расчесывала косу возле зеркального столика. Пешки встали на головы – так они были похожи на рюмки-неваляшки, полные бархата. Наполненные черным и белым деревянным пафосом, пешки устроили революцию, а члены правящей династии и экс-министр Сары со своими конными офицерами уже мнили себя золотыми, костяными и пластиковыми фигурами, сберегая энергию для сражений в игре.

Стачка пешек на гавной площади Вышнебродска в масштабе страны оказалась фейерверком. Охлократия, власть толпы, невозможна в стране с таким мощным органом управления из семей правящей коалиции. А шахматное поле Сары Врублевской в масштабе страны – всего лишь микрофибровая тряпочка для протирания экрана телефона.

Сара Врублевская и Андрей Рублев повлияли на экономику страны своей свадьбой, укрепившей фундамент шахматных владений Вильгельма-Фердинанда Эсмеральдовъ фон Трахтенгерца. Фон игры выбирает и тональность. На свет маяка, что расположен на пальце Колосса Родосского, держал путь Андрей Рублев, являясь на белый свет уже охваченным восторгом путешествий.

У Сары и Андрея Рублевых на Рождество родилась тройня.

«Боже», – подумала я, – «Эта несчастная никогда не испытает восторга бытия в той мере, в какой дано испытать отважным… Она вечно будет корпеть над тетрадями своих учеников, сеять доброе и вечное, попираемое со всех сторон и превращаемое в пыль потенциальными носителями, – старея и дурнея, превращаться в министервство обороны. Так и хочется сказать этому беднейшему существу: «Увольте вашего министра! Он не пригоден для службы».

Через пять лет она станет заслуженным учителем, через десять завучем. Через двадцать умрет от безденежья под настольной лампой постсоветской идеологии. Немудрено, раз младенцы рождаются уже с указкой для предков, чтобы ткнуть ею в необходимый объект безудержного внимания. Пока политики проверяют на прочность народ, оный мрет пачками, уцелевшие согласны даже на подмену ценностей.

Через тридцать лет мертвое изнутри существо, для которого наглое хамство начальства давно стало нормой обращения к ней, ни капли не уважаемое родным директором, коллегами, своими учениками, которые усыхают, зажав животы, если министервство обороны выходит выгуливать свой скелет, с годами слегка обрастаемый низкокалорийным жирком, – начнет констатировать факты благодарности от нового строя, непонятного ей ранее. Под карнавальные шествия властьимущих дряхлеющий народ внимает их салютам и меняет обувь на стельки с клеем, чтобы хватило на оплату коммунальных услуг. А нашу героиню с министервством обороны внутри охватит ярая стервозность в минимасштабе – буря в стакане воды выкипит, коммерция сожмет ее горло ненавистью к богатому образу жизни, ей недоступному. Вопрос в том – отчего недоступному? А оттого что ей вольготнее после работы лежать на диване в прострации, нежели пойти поизучать спрос населения и сделать хотя бы попытку слегка удовлетворить его, хотя бы частично. А что делать: социализм проводили с провалом, – теперь многие о нем мечтают, – значит, удовлетворять осталось только спрос населения. Презрение глубоко заляжет в недрах ее глаз основной ценностью и даже кладом прожитых лет. Духовное богатство (по соседству с глубочайшим презрением) даст кислорода ее сердцу еще лет на пятнадцать, после физической смерти. А один унавоженный щедрым пониманием классической литературы книжный червь считал, что оная не в состоянии учить людей ничему… Что люди вообще ничего не читают, а читая, не учатся… Помните: «Как тяжело бродить среди людей, и претворяться непогибшим…»? Ее невостребованное тело посереет и сморщится, не целованные губы перестанут хвалить учеников и выдавать авансы благодарности директору, выдаваемые цепочкой следов поцелуев прямо след в след до стола главного бухгалтера. Дух будет еще жить и травить идеализмом умы, неизвращенные этой прозрачной чистотой, выскобленной химическими стерилизаторами утильной недагогики. Здесь не описка: не педагогики, а именно недагогики. Прозрачной до пустоты. До безмолвия. Мысленная пустыня громогласно извергнет классическое изречение в духе Ле Цзы.