Илья Платонов - Пальма новой жизни. Сборник рассказов странствующего музыканта

А вот вам настоящий парадокс, живой, реальный, который чуть не свел меня по молодости с ума. Дело было в Луганске. Для нашей истории это не имеет значения, но я не смог удержаться от желания вставить в текст название города, где всё это и произошло.

Так вот, начиная с некоторого возраста стали мне знакомые и незнакомые горожане говорить, что я странно как-то смотрю на них и ещё более странно хожу. Случилась эта беда неожиданно и застала меня врасплох. Ни о чём подобном я никогда не слыхал. Бросился перечитывать классику, не могли же инженеры человеко-душ упустить такой необычный феномен. Но нет, упустили. Про жизнь тяжкую крепостных писали, про любовные мучения тоже, про собачек утопленных со слезами на глазах, про войну, лагеря и разные другие ужасы. А про странное смотрение-хождение – нет.

Как человек с детства склонный к научному познанию мира (сказки и прочую детскую белиберду мне заменял десятитомник лекций по физике Р. Фейнмана) я задумал найти решение проблемы в науке и стал искать книги по психиатрии. Это сейчас дело простое, а в Луганске советских времён – очень даже нет. Через приятеля, чья мать работала в милиции, оказался у меня в конце-концов психиатрический справочник для судебно-медицинской экспертизы. А в книге этой и раздел нашелся, где описывалась почти моя ситуация. Сказано там было, что ежели человеку кажется, что на него как-то не так смотрят, то это признак психического расстройства. Но в этом «почти» скрывалась очень большая нестыковочка. У меня то не было претензий к способу смотрения других людей.

Проблема, как вы поняли, возникла из-за того, что следующим логическим и вполне научным выводом было тотальное сумасшествие окружающих. Но я не остановился на этом, и продолжил читать столь важную для понимания межличностных отношений книгу. В следующей главе рассматривалось другое расстройство психики – когда человеку кажется, что вокруг него одни сумасшедшие…

Я был так потрясен этими двумя фактами, что даже не сразу понял, какой величественный открыл парадокс. О таком всякие Зеноны-Расселы и мечтать не могли. Назвал я его «парадокс луганского сумасшедшего». Этим я хотел немного прославить свой родной город, но оказалось, что необходимости в том не было никакой…

В детстве моей любимой игрушкой был желтый плюшевый медведь. Плюшевым он назывался условно – страшный, облезлый, со свалявшейся синтетической шерстью, многочисленными шрамами и пластмассовым взглядом убийцы.

Короче, он был злодеем и наводил смертельный ужас на других обитателей детской комнаты. Звали это исчадие ада – Михаибл.

Он в одиночку сражался с объединенными армиями солдатиков и шахматных фигур, пускал под откос электрические гэдэровские поезда фирмы «PIKO», терроризировал плешивую обезьяну и разрывал на части пластмассовых розовых пупсов, если те попадались ему на пути.

Он был одинок и велик, совершил множество подвигов во имя зла, часто был бит, но никогда не сдавался.

И, как многие великие, погиб Михаибл случайно, от врачебной ошибки. После коварного нападения на кухню и небольшого пожара Михаибл наглотался дыма, и в тяжелейшем состоянии был доставлен в госпиталь.

Оперировал его я. Ассистировали – обезьяна и шахматный король. После вскрытия брюшной полости из Михаибла в угрожающих количествах посыпалась пенопластовая крошка. Операцию пришлось срочно прекратить, а рану залить клеем «ПВА».

Искромсанный Михаибл, перемазанный клеем и своими внутренностями был настолько ужасен, что я запаниковал и, не зная как поступить, потихоньку засунул его под кровать.

Больше я Михаибла не видел.

На следующий день родители сообщили мне, что выбросили останки героя на помойку.

В этот момент я ощутил всю невосполнимость утраты. Я рыдал два дня. Перерыл три мусорных бака во дворе – все тщетно.

Тогда я решил создать клон любимого злодея. В дело пошли лоскутки, пуговицы, нитки, куски проволоки и поверженных когда-то пупсов.

Клон-франкенштейн получился плоским, мертвым и невообразимо страшным. Обливаясь слезами, я разорвал его на части.

Мир в котором не было больше вселенского зла стал казаться мне скучным, а жизнь – бессмысленной…

Пышный туркменский ковер был непременным атрибутом жилища советского человека. А их количество (ковров) – показателем успеха и благосостояния семьи.