Феликс Кривин - Тюрьма имени свободы

Эссе, сэр, проба пера! Наша родина состояла из исторических событий, которые не прибавляли ей ничего, кроме территории. Казанское ханство, Крымское ханство, Кокандское ханство и так далее — очень и очень далеко. Чем не историческая родина — при таком количестве исторических событий?

Представьте себе, я родился в небольшом городке, а родина у меня — одна шестая часть земной суши. Вы слышали про остров Сахалин? Так это, сэр, моя родина. Родился я ближе к Парижу, к Мадриду, но родина моя — Сахалин. Сейчас, правда, уже нет, потому что несколько лет назад моя родина резко сократилась. То приращивалась, приращивалась — одно ханство, другое ханство, а потом — бац, и ничего этого нет. Одно ханство, Крымское, правда, осталось.

Еще недавно моей родиной был город Кенигсберг. С 1724 по 1804 год он был родиной великого Канта, а с 1945-го стал моей родиной. И получилось, что мы с Кантом земляки. С той разницей, что великий философ прожил в этом городе безвыездно всю жизнь, а я там вообще не был ни разу. Но ведь и наш с Кантом земляк Михаил Иванович Калинин тоже не был в Кенигсберге ни разу, а в честь него город переименовали в Калининград.

И все потому, что за два столетия город трижды захватывали русские войска. Три исторических события, связанных с одним городом, — разве этого не достаточно, чтобы он стал исторической родиной для тех, кто его захватил?

Так Кенигсберг постепенно стал моей родиной. И Сибирь стала моей родиной (спасибо Ермаку!), и Средняя Азия, и Курильские острова. Моя родина была очень широка, но сегодня она резко сократилась. Росла, росла — и вдруг сократилась. Сразу в четыре раза. Такие-то, сэр, дела…

А какая была родина! В сорок раз больше Франции, в шестьсот раз больше Дании. Это ж какую необъятную душу нужно иметь, чтобы любить такую необъятную родину!

Вот почему у нас души не хватало, а у датчан еще и оставалось. Они могли расходовать душу на всякие пустяки, а у нас ее не хватало даже на любовь к родине. Хотя мы больше всего говорили именно об этой любви.

Эссе, сэр, проба пера! На нашей с вами родине, сэр, будущее борется с прошлым, не оставляя места для настоящего. Поэтому, несмотря на огромные просторы, для нормальной человеческой родины у нас места нет. Есть место только для исторической, с которой сначала уходят, а потом возвращаются, причем совсем не те, что ушли, и по прошествии долгой-долгой истории…

В истории много новостей и всякий раз появляются какие-то новые. Вдруг мы узнаем, что рабочий класс России был против разгона Учредительного собрания. Мы-то думали, что рабочие сами его разогнали, а они, наоборот, старались его защитить, за что и были расстреляны из пулеметов.

Вот это новость! Семьдесят с лишним лет, а совсем как новенькая!

А император Николай Второй? Раньше мы думали, что он и его семья были люди плохие, а расстреляли их люди хорошие, теперь же выясняется, что все было наоборот.

Или тот же Столыпин. В последнее время всем стало ясно, что он был прогрессивный деятель, а мы считали, что он был махровый реакционер. А с Лениным получилось наоборот: он, оказывается, был довольно-таки реакционный деятель, а от нас столько лет это скрывали.

Эссе, сэр! А какие новости обнаружены про революцию! Даже неудобно об этом говорить. Мы привыкли, что революция лучше, чем эволюция, намного лучше. Но это, сэр, не так. А новости про построение социализма в нашей стране? На подходе уже новости про вторичное построение капитализма, которые пока что еще не полностью рассекречены.

Сэр, мы ведь с вами были уверены, что прошлое мертво, а оно, оказывается, живет, развивается, эволюционирует буквально у нас на глазах. И знаете, что я подумал, сэр? Если историей пользоваться бережно, хранить ее в надежных местах, то события долго не стареют. Выпустишь их из хранилища через двести лет, а они совсем как новенькие. И тогда можно их брать, как из холодильника продукты, освобождая место для более свежих новостей.

На дорогах Латвии я встретил знакомого якута и сказал моему другу рижанину:

— Вот идет якут.

Потом меня окликнул знакомый туркмен, с которым мы путешествовали по дорогам Каракалпакии. Мы обрадовались, обнялись, и тут рижанин спросил совершенно некстати:

— Вы якут?

— Я туркмен! — гордо сказал туркмен, обидевшись, что его приняли за якута. Хотя якут очень хороший человек. Он живет в тех местах, куда людей присылают на исправление, и жизнь в этих местах делает его все лучше и лучше.