Алексей Розенберг: Куншт-камера. Зал второй

Мужественно преодолев боль от многочисленных ушибов, Павел Алексеевич поднялся с пола и, водя руками над головой, занялся поисками первого светильника.

Когда, к неописуемому облегчению Павла Алексеевича, светильник был нащупан, и новая лампочка радостно осветила помещение, Павла Алексеевича взяла оторопь. За то время, пока он был недвижим, коты не только сожрали окорок! Они умудрились слопать все колбасы, подвешенные под потолком, слизать весь солидол с банок с тушенкой, уничтожить запасы копченого сала и, что больше всего потрясло Павла Алексеевича, опорожнить бидон с брагой! И теперь два огромных в доску пьяных мохнатых мешка возлежали на ящиках с картошкой и, тараща на Павла Алексеевича бесстыжие глаза, прикрывали лапами свои зычно икающие пасти!

Ни чего не сказал Павел Алексеевич. Он только обратно выкрутил лампочку, тихо преодолел вновь воцарившуюся кромешную тьму и, выбравшись из погреба, запер его на замок, а ключи забросил далеко в поле…

Павел Афанасьевич прогуливался вдоль берега реки, внимательно наблюдая за рыбаками, чем вызывал откровенное неудовольствие оных.

Рыбаки недобро поглядывали на Павла Афанасьевича и, когда тот проходил мимо, строили ему отвратительные рожи, показывали дули и всяческие неприличные жесты. Особо смелые тихонько матерились, обзывая Павла Афанасьевича по маменьке, папеньке и по всем остальным его родственникам. В ответ Павел Афанасьевич лишь посмеивался и, как бы невзначай, постреливал дуплетом над головами рыбаков из своей старенькой двустволки, что давало присутствующим серьезный повод с ним не связываться.

Когда же Павла Афанасьевича прогулка изрядно притомила, он повернул к дому, а рыбаки, собравшись вместе, стали держать тайным совет, как им избавиться от его назойливого присутствия.

После долгих споров и жарких дебатов рыбаки пришли к единому мнению, что Павла Афанасьевича, пока он с ружьем, не утопить, не задушить не извести еще каким-либо способом не получиться, и, следовательно, для начала необходимо его как-то этого ружья лишить. Для этой цели был разработан настолько сложный и хитроумный план, что даже сами рыбаки не до конца понимали всех тонкостей. Больше всего сомнений вызывало задействование в плане диких пчел, психически нездорового лося, а также расположение звезд и планеты Нептун.

Но, несмотря на недопонимание отдельных моментов, план был полностью осуществлен, после чего немного пришибленный Павел Афанасьевич более не изъявлял желаний прогуливаться вдоль берега реки.

Павел Евгеньевич объявил бойкот Виталию Валентиновичу вот по какому поводу: дело в том, что всякий раз, когда они выпивали и закусывали, Виталий Валентинович, подлец эдакий, называл Павла Евгеньевича нехорошими словами и в частности дураком.

И всякий же раз, когда это происходило, Павел Евгеньевич, будучи потомственным кузнецом, хватал молот и ломал Виталию Валентиновичу ноги, на что Виталий Валентинович начинал ругаться еще громче и к тому же по матушке.

А Павел Евгеньевич терпеть не мог, когда при нем выражаются, поэтому он тут же начинал недоливать спиртного Виталию Валентиновичу, валяющемуся с переломанными ногами под столом. На недолив Виталий Валентинович страшно обижался, называл Павла Евгеньевича жлобом и скотиной и уползал в ближайший травмпункт. А Павел Евгеньевич допивал водку, убирал со стола и шел спать.

И вот однажды, во время таких дружеских посиделок разошедшийся Виталий Валентинович выдал такую тираду про Павла Евгеньевича, что у того даже молот из рук выпал, благополучно попав по пальцу ноги. И тогда Павел Евгеньевич сгреб Виталия Валентиновича в пригоршню, рявкнул, что отныне объявляет ему бойкот и отнеся того в уборную, бросил в унитаз и тщательно смыл.

Это был последний таракан в квартире Павла Евгеньевича.

Павел Матвеевич сидел на кухне и задумчиво кушал недоваренные макароны, запивая их сырой водой.

Дело в том, что он уже долгие годы жил в полном одиночестве, и так и не научился готовить. Вот и приходилось кушать недоваренные макароны, подгоревшую яичницу, пельменную кашу и прочие не очень-то аппетитные вещи. А питаться в каких-нибудь, там, столовых или ресторациях, Павлу Матвеевичу не позволяло его финансовое неблагополучие.

Впрочем, данное неблагополучие много чего не позволяло Павлу Матвеевичу, к чему он относился с каким-то философским хладнокровием и аскетичным спокойствием. Таким же образом он относился и вообще к своей одинокой невеселой жизни. Поэтому, когда дверь на кухню с грохотом распахнулась, и ему в лицо со свистом влетела мокрая грязная половая тряпка, Павел Матвеевич несколько растерялся.