Алексей Розенберг - Куншт-камера. Зал первый

– Вам достаточно было мне пожаловаться, и я поставил бы его на место! А макать пожилого человека головой в клозет, по меньшей мере, не этично. Вы же дама, в конце концов! Маленькая хрупкая женщина! А ведете себя как какой-то неотесанный мужлан!

– Подумаешь… Пусть вообще радуется, что меня вовремя оттащили, а то утоп бы в собственном клозете. Вот смеху-то было бы!

– Смеху? Ага! Только смеяться вам пришлось бы уже где-нибудь на северном лесоповале… Ну да черт с ним, с Козюлькиным. А у Голубицких? Вы же Анне Семеновне ни одного волоса на голове не оставили!

– А пусть в следующий раз за своим языком следит! Нечего трепаться! Она, между прочим, и про вас, Павел Ильич, гадостей наплела! А я очень не люблю, когда про моих любимых людей говорят гадости. А если она еще раз при мне что-нибудь такое вякнет, то я ей челюсть сверну – ей богу!

– Кстати, за челюсть: третьего дня вы избили Никиту Михайловича, и теперь он в больнице, с челюстью, переломанной в нескольких местах. Вы его железной трубой били или кастетом? И за что, кстати?

– Никакой трубой я его не била. И кастета у меня нет. Всего лишь моя маленькая косметичка. И схлопотал он за то, что форменный козел!

– Что вы имеете в виду, Марья Сергеевна?

– Что-что… Козел и все тут. Нельзя дамам отказывать в их просьбах!

– О чем же вы его просили?

– А это уже не ваше дело, Павел Ильич. Могут же у меня быть маленькие секреты от вас?

– Могут, конечно, но ведь он теперь в больнице! Хотя бы скажите: эта ваша просьба к нему настолько весомая, что за неисполнение можно вот так вот запросто искалечить коз… тьфу, черт! Искалечить человека?

– Ну, может быть, я слегка и переборщила, конечно. Но хорошеньких оплеух отказ стоил! Просто я была немножечко расстроена и не в духе…

– Да уж… В общем, Марья Сергеевна, я даже не знаю что и сказать…

– А и не надо ничего и говорить. Скажите только, что любите меня! Вы же меня любите?

– Конечно люблю! Вы же знаете!

– Ну, вот и хорошо! В таком случае вам совершенно не об чем беспокоиться: поскольку я вас тоже люблю, то конкретно вам я не доставлю никаких неприятностей! Пока, во всяком случае, наша любовь взаимна. А теперь скорее обнимите меня, мой удрученный Павел Ильич!

Каждую субботу, а иногда и в остальные дни, в заброшенном загородном домике собирались двенадцать разгневанных мужчин и начинали лупить друг друга, изливая свой гнев.

– Я вам, милостивые государи, так скажу: того, кто изобрел дверные косяки, я бы на этом же косяке и вздернул! У меня на ногах ни одного живого пальца не оставши! – шипел Александр Петрович и бил Бориса Витальевича кулаком в морду.

– Косяки – это что! Вот знали бы вы, господа, как обидно прижигать руки утюгом! – отплевываясь кровью кричал Борис Витальевич, досаждая ногой лицу Валентина Прокопьевича.

– Утюги? Косяки? А вам доводилось ли когда защемлять пальцы в дверях? И получать при этом этой самой дверью, простите, в рыло? – возмущался Валентин Прокопьевич, дергая лицом и пиная в живот Геннадия Семеновича.

– Какие-то вы, право, неуклюжие, господа! Видно вам на голову никогда не падала лепнина с фасадов, кирпичи, сосульки и, что самое возмутительное, птичьи, простите, фекалии! – извиваясь от боли в животе, кричал Геннадий Семенович, прикладывая, при этом, кулачные компрессы к ушам Дмитрия Ивановича.

– Фекалии? Да что вы знаете о фекалиях?! – истошно вскричал Дмитрий Иванович, держась за уши и отчаянно лягая Егора Кузьмича.

От вопля Дмитрия Ивановича драка на мгновение прекратилась и все посмотрели на него с уважением – уж кому-кому, а Дмитрию Ивановичу от фекалий доставалось изрядно.

Затем драка продолжилась.

– Знаете, господа, все, что вытворяет наше правительство, меня изрядно бесит! Ей богу! – меняя тему, крикнул Егор Кузьмич, разминая при этом лицо Евгения Петровича.

– Согласен с вами! Там же ни одного приличного человека нет! Кухарки да коррупционеры! – кричал Евгений Петрович, создавая предпосылки к посещению травматолога Зиновием Алексеевичем.

– А милиция? Вы только посмотрите, что они творят! Это же караул просто! – заходился в исступлении Зиновий Алексеевич, залепляя крученые по глазам Ивана Сергеевича.

– Да что тут говорить! Вон, нашего участкового возьмите – грубиян и алкоголик! – кричал Иван Сергеевич, в слепую валтузя по чему придется Константина Дмитриевича.

– А медицина, господа! Мало того, что эти эскулапы дерут в втридорога, так еще и живого до смерти залечат! И не дай бог заболеть по настоящему! – визжал Константин Дмитриевич, откручивая нос Леониду Михайловичу.