Василий Лягоскин - Анекдоты для Геракла. Удивительные приключения Алексея Сизоворонкина – бухгалтера и полубога

– Картошка – прекрасное средство для похудения!

Возьми гектар картошки и окучивай, окучивай… К концу сезона сможешь прятаться за тяпкой.

– И куда теперь тебя девать? – этот вопрос Алексей задал Граалю.

Вопрос был не праздным. Он по-прежнему стоял в серой мгле, а вокруг медленно скользили… уже только семь огоньков.

– Еще семь волшебных Чаш? – весело изумился Сизоворонкин, – Зевс будет в восторге! Надо будет в следующем мире какую-нибудь котомку приватизировать. Кстати, если Граалей действительно восемь, то почему именно столько?

Никаких ассоциаций со знаковыми событиями прошлого, которые донесли до двадцать первого века магию этого числа, Алексей вспомнить не смог. Впрочем, знатоком истории человеческой цивилизации он себя не считал, потому и успокоился, решив, что жизнь сама приоткроет завесу над тайной восьмерки. С этой мыслью он и остановился перед вторым окошком. Остановился и протяжно засвистел…

Эту эпоху, и эту женщину Алексей Сизоворонкин узнал. Хотя в жизни Клеопатра совсем не была похожа на своих киношных двойников. Даже сквозь слепящий огонь волшебного окна она была ослепительно прекрасной. А еще – совершенно нагой и ничуть не смущающейся ни двух парнишек, которые разгоняли над ней воздух опахалами; ни пары чернокожих здоровяков, что стояли перед ее ложем на коленях – практически распростершись на толстом ковре; ни, наконец, двух стражников с какими-то острыми железяками в руках. Лишь эти двое вооруженных мечами бородача в огромной опочивальне были одеты. Остальные если и чувствовали себя в присутствии венценосной повелительницы несколько скованными, то отнюдь не из-за собственной наготы.

Алексей невольно вспомнил тот самый анекдот про шестидесятилетнего старичка, которому и отсюда, из окошка было бы все прекрасно видно. Что все?

– Что-то вроде крутейшего порнографического фильма, – ответил сам Сизоворонкин, – осталось только режиссеру и главной героине выбрать достойного актера.

Именно этим и занималась сейчас египетская царица, переводившая взгляд с одного чернокожего красавца на другого. Алексей, впервые увидевший Клеопатру, вдруг взревновал; в душе ворохнулось что-то нехорошее.

– В моей семье никогда не было чернокожих. Может, мы расисты?

Руки Геракла тем временем сами, без всякой команды, раздвигали проем до размеров, вполне достаточных, чтобы одним движением запрыгнуть в роскошную опочивальню, большую часть которой занимало ложе, а при необходимости еще быстрее выпрыгнуть назад, в Царство теней. С новым кубком, естественно. Тем самым кубком, в который Клеопатра заглядывала сейчас. Словно там, на дне волшебного сосуда и таился ответ на нелегкий вопрос: «Какого счастливчика, или – быть может – несчастного, выбрать на сегодняшнюю ночь?». Несчастного, как очень вовремя вспомнил Сизоворонкин, потому что ни один из прежних возлюбленных прекрасной царицы этой единственной волшебной ночи не переживал.

Он еще раз посмотрел на острое железо в руках стражников, которое, скорее всего, и должно было прервать существование одного из негров. Нет! Не одного! Клеопатра отпила из Грааля совсем ничтожную частицу содержимого, и каким-то непостижимым движением тела дала понять обоим чернокожим, чтобы они готовились к скорой смерти. После того, конечно, как одарят свою повелительницу страстью, негой… Чем там еще делятся мужчины с женщиной по ночам?

Именно в этот момент тело Геракла, за которым сам Сизоворонкин наблюдал без всякого желания вмешаться (пока), и предстало перед собравшимися во всей своей красе. Прежде всего, конечно, перед царицей, которая тут же переменила свои планы, на эту, а быть может (это уже самодовольно подумал Лешка) и на несколько последующих ночей. Она легким движением руки заставила обоих чернокожих красавцев поспешно сдернуть ноги, которые они успели утвердить на ложе повелительницы Египта.

– Кто там шагает левой? – вспомнил Алексей Маяковского, ловко огибая застывших стражников, – правой! Правой!!!

Могучим движением правой руки Лешка-Геракл смахнул обоих негров в самый угол обширной залы, где они и замерли, изобразив в двух лицах попеременно целую гамму человеческих страстей – гнев, ужас перед белокожим великаном, жалость от недостижимости воплощенной мужской мечты, до которой было рукой (и чем-то иным) подать. Наконец – не менее сильное облегчение от миновавшей их участи, которую несла за собой та самая воплощенная мечта.