Александра Хоменко - Новогодний чемодан. Сборник рассказов

На исходе месяца нас обрадовали, что за усердие котеек наградили бесплатным курсом каллиграфии и китайской чайной церемонии.

– Чем же они кисточку и пиалу держать будут? – удивилась я.

А муж печально пробурчал:

– Теперь их поди придется называть Хао-ма и Колба-сян.

Новый год на носу. Мы наряжали елку стеклянными шариками. Впервые за несколько лет. Но ожидаемой радости не было.

Мы завидовали всем, кто собирал с пола разноцветные осколки, а потом грел озябшие ладошки на меховых кошачьих животах.

Хома и Колбаса сообщили, что приедут на недельку на каникулы.

Муж смастерил большую резную когтеточку, а я связала по шарфику с оленями, приготовила рыбный пирог и нарезала тазик любимого кошачьего оливье.

Мы стояли на крылечке и смотрели, как наши толстые студенты выпрыгивают из автобуса и бегут по пушистому снегу домой.

Муж нежно проворчал:

– Пусть только попробуют лотки за собой не убрать…

– Ты с какого района? – рыкнул верзила, выплевывая в сугроб на тротуаре кожуру от семечек.

– Вы что-то хотели? – переспросил худощавый паренек с большим футляром в руках.

– Попрыгай! – грубиян заржал, обнажив дыру от выбитых передних верхних зубов.

– Я тороплюсь, – ответил Толик, студент четвертого курса консерватории.

– Ты че такой дерзкий? Слышь, че у тя там в этом гробу черном? – парень в куртке Аляска навалился на музыканта и дыхнул перегаром.

– Виолончель. Я опаздываю на репетицию, – Анатолий занервничал: профессор не любил, когда задерживаются, особенно, на генеральный прогон перед новогодним концертом.

– Ты мне мозги не пудри, очкарик. Гони деньги, у меня топливо закончилось, – постучал верзила квадратным перстнем о пустую бутылку.

Музыкант стремительно открыл футляр.

Достал инструмент, провел смычком по струнам, покрутил колки и заиграл. Виолончель проснулась.

– Петр Иванович Чайковский. «Декабрь. Святки» из цикла «Времена года», – в полудреме произнес гопник.

– ??? – смычок Анатолия чуть не сфальшивил от удивления.

– Батя нам в детстве на аккордеоне часто играл. И пластинки крутил. Григ, Бетховен, Шостакович, Бородин. Я сейчас на плеере слушаю. Чайковский – реальный пацан, че?

Вовка крепко сжимал в варежке заветные деньги. Рука потела, монеты нагрелись и скользили. Иногда становилось страшно: а вдруг меньше. Пару раз пересчитал, потом испугался, что обронит в снег, и перестал. Мишка хохмил и сам смеялся шуткам. Болик не шагал, а скакал, словно конь. Того и гляди улетит. Самым торжественным был Федя. Тезка, как никак. Вовка жутко ему завидовал.

Свернули в старый заснеженный двор. Около дома по Садовой, 8 собралась стайка мальчишек. Здесь были все из секции и даже несколько старшаков. Мишка присвистнул:

– Нормально Лысый заработает. Рокфеллер прям.

Вовка разозлился на шутника, хотя тоже успел пересчитать толпу и сложить в уме. Михе-то что, у него мамка магазин держит. Ему только на карманные в день семьдесят рублей дают. А Вовка неделю домой из школы пешком возвращался. Бабушке врал, что дополнительные два урока ставят, а сам бежал по морозу. Это Больке не стремно у Мишки пятьдесят рублей взять. Ему вообще ничего не стремно: ни списать, ни половину чужого обеда сожрать. И ведь дают! Хотя, если честно, Миша всем предложил билеты купить. Такой он типа добряк. Согласился только Болик. Федор вон на новогоднюю елку не пойдет – сэкономил.

Почему папа с мамой Федором не назвали?..

Ровно в два из подъезда вышел гордый Лысый. Заставил выстроиться в очередь, записал всех в тетрадь и собрал деньги в мешочек. Пока поднимались на третий этаж, у Вовки задрожали коленки и вместо сердца в груди забил молот. На площадке поднялся гвалт, каждый хотел прорваться первым, но Лысый пресек революцию отчаянным шиком – сейчас как соседи набегут!

В узкую прихожую набились с гремящим шепотом.

– Заходить по четверо!

Мишка уверенно растолкал всех, вытянул за руки Болика и задыхающегося от волнения Вовку. Хмурый Федя пробрался сам. Толпа недовольно заверещала, но даже старшие пропустили – с Мишкой почему-то никто никогда не спорил.

В конце коридора на некогда белой двери с облупившейся краской висел альбомный лист с надписью «Музей Федора Емельяненко».