Анатолий Шерстобитов - Бурситет. Приключения удалых пэтэушников, а также их наставников, кого бы учить да учить, но некому

После линейки, на которой прозвучала ошарашивающая новость о прибытии бригады парикмахеров, добрая треть личного состава разбежалась. Кто подался к трассе, домой, кто забился в общежитие, кто отступил в спасительные заросли старого оврага, где мастерски разведя бездымные костерки и выставя дозорных, мальчишки решили пережидать страшное время. Некоторые из оставшихся спокойно, без крика, уведомили мастеров, что стричься не собираются еще года два, до армии, и пусть только кто попробует их тронуть. Другие, помягче характером, вымаливали разрешение у директора и его замов, имея на то весомый аргумент – головки их были ухожены, надушены, а у кой-кого даже завит-подкрашен локон. Третьим же пришлись по душе неразбериха и шум, скомкавшие на нет весь учебный процесс, равно как и сама стрижка, бесплатная и своевременная. Словом, как бы то ни было, работы двум парикмахерам хватало и даже не на один день.

В учительской, что превратилась в мужской зал, яростно заклацали ножницы, и взвыли машинки. Спешка неизбежно накладывала отпечаток на качество работы, ограничивала творческие возможности, и потому кое-какой из клиентов искренне негодовал, скорбно разглядывая себя в зеркало, роптал на тех, кто так грубо попрал его своеобычность.

– А посвежел-то как, зайчик, – фальшиво умилялся представитель педсостава и ласково накалывал ладошку на ежик затылка, – глазы бы от тебя не отрывал, красавчик…

– Да пошли вы к бесу! – нырками уходил тот от вымученных ласк. – Ну, кому это надо? уши теперь, как у чебурашки торчат.

Следовала совсем корявая шутка, что и ушки подравнять можно, и ученик недоуменно оглядывал автора нелепицы с головы до ног, и откуда, мол, только у людей веселье режется в столь ответственный и серьезный момент.

На уроке НВП заглянула Лепетова и объявила, что минут через десять подойдет очередь их группы шагать к парикмахерам. Пашка с Вадькой решили сдаться, не конфликтовать лишний раз с мастером, Антону, как и некоторым другим ребятам стрижка не требовалась, сами любили короткие прически.

– Та шо ж такэ робится! – горестно запричитал Смычок и, вцепившись в чуб, стал раскачиваться из стороны в сторону. – Куды тильки от таких дядьков ховаться?!. Иттенька! – метнулся бесенок на соседа, обвивая его шею. – Как же нас, коханэнький, бабоньки на танцах признавать будут?

– Т-тебя п-по запаху, – степено расцепил тот руки друга, – у т-тя ведь н-носки с мясом срослись.

– И тебя есть по чему, тараторочка ты моя рыжманная… – Больше взывая к вниманию класса, попросил ласково. – Иттенька, покажь бутылочку со святой водичкой, ну покажь, будь ласка, не жмись…

Витя осуждающе покачал на друга головой, испытующе глянул на военрука, соседей, на конопатое лицо набежала тень сомнения.

– Та нэ трухай, – наседал Смычок. Не дождавшись, пока Витя стронет объяснение, пояснил сам. – Шукав Иття кругом снадобье от заикания, чуть за границу не уехал, в Мордовию, а вонэ пид боком, в Ольховатке, бабуська одна производит в виде святой воды, цистернами люди увозят. Могутнейшее средство, три глоточка в день и через неделю…

– М-ммесяц.

– Во, и через какой-то месячишко все как рукой снимает.

Уступив настоятельным теперь уже коллективным просьбам, Иття продемонстрировал окружающим чекушок с кристально чистой водой. Пашка сделал вид, что крупно глотнул и заговорил восторженно.

– Ой, п-пправда! Б-ббесп-пподобно!..

– И сколько ты заплатил за это? – поинтересовался Истомин.

– Т-та п-пустяки, сальца там шм-маточек, яичек д-десяток.

– И помогает?

– П-пока незаметно, рано, п-позавчера ведь взял т-только.

– Не переборщи тильки, коханэнький, не пей помногу, а то затараторишь чаще автомата Калашникова…

– Ну, что, бойцы, пора шагать на эшафот… то бишь, салон красоты, наводить марафет в ваших зарослях. Только потихоньку, на цыпочках.

– Винтовочки ба взять, а, Виктор Васильевич, их ведь там полчища, неужели толкаете на рукопашную?

– Ну, хватит, потише-потише! Таранов, отвечаешь за дисциплину среди оставшихся.

– А сами-то не подстрижетесь, на халявку-то? – поинтересовался Вадька, скептически оглядывая несколько подзапущенные волосы военрука.

– Одним из первых, – заверил Виктор. – Ты не болен, случаем, Мерзликин? Лицо-то как полыхает.

– Да нет, здоров, – Вадька потер глаза и замаскировал ладошкой широкий неудержимый зевок, отогрелся и напала сильнейшая сонливость.

Простыни в пылу работы даже не встряхивались, инструмент не менялся и не протирался, и Виктор почувствовал, как к горлу катнул ком брезгливой тошноты, но на попятную идти было поздно. Зато личный пример благотворно повлиял на общее настроение группы, почти не тратилось время на уговоры и препирательства. После стрижки он вышел в коридор, отвлечься, да и тошнотный ком так и не уходил.