М. Ерник - Игра в кости. История фантастической везучести

– Ты хочешь сказать, что он всё это время косил под дурака?

– Именно! Симулировал сумасшествие!

– Но зачем?

В вопросе Синицкого звучало скорее не сомнение, а размышление.

– Как зачем?! Это же идеальное прикрытие. Кто станет опасаться сумасшедшего? А он всё видел, всё слышал и всё запоминал.

– Круто, – оценил Синицкий.

Ему вдруг нестерпимо захотелось нажать кнопку отбоя. «Ты не прав, о Саныч! – звучало у него в голове. – Косить под придурка ему нужно было для того, чтобы прятать золото! Прятать до лучших дней».

– Слушай, – услышал он в трубке телефона. – А тебе зачем этот Коняев сдался?

Синицкий вздрогнул. Саныч задал вопрос, которого он ждал и опасался.

– Я же говорил, – начал тянуть он, – ничего личного. Клиент у меня один солидный из тех краёв. Всё искал повод, как бы к нему подкатиться, так сказать, найти общую тему.

– По истории? – иронично спросил Саныч. – Не советую.

– Нет, почему…

Синицкого, задела ирония Саныча. Он хотел добавить что-то едкое, но Саныч его оборвал:

– Ну всё, пока. А то мне уже второй раз по городскому звонят.

Отложив мобильный, Синицкий меланхолично приступил к позднему завтраку. Ел он без аппетита. В голове его роились мысли, что Саныч проявил подозрительную активность, что он сам вышел на золото, а главное – что он далеко продвинулся в изучении этого вопроса. Но более всего терзала мысль, что Саныч ему сказал не всё. Что-то он мог утаить. Утаить как раз те мелкие подробности, которые могли бы прояснить, куда девалось золото. И совсем подозрительным казалось то, что в первый раз Саныч сам предложил свои услуги, а сейчас завершил разговор, не желая продолжить тему.

«Если захотите продолжить тему, – зазвучал в голове голос господина Борке, – позвоните по этому телефону». Синицкий вздрогнул. Голос прозвучал так явно, что он невольно оглянулся. На журнальном столике, по соседству с пятью шестёрками на костях, продолжала истекать золотом бордово-чёрная визитка.

Синицкий бросил всё и, не сводя с неё глаз, медленно подошёл ближе. Голова лихорадочно работала, прокручивая всё, что он узнал о Черталяках. Так же медленно в состоянии задумчивости он протянул к ней руку. Но неожиданно для него в руке оказалась не визитная карточка, а игральные кости.

– Фулхаус, – сказал он вслух. – С трёх попыток…

Рука с костями с шумом опустилась на столик. Синицкий медленно поднял руку. Кости лежали неровным овалом, открывая две единицы, две шестёрки и пятёрку. Синицкий забрал кость с пятёркой, немного потёр её между ладонями и неожиданно выпустил на стол. Едва не слетев со стола, кость остановилась на самом его краю, открывая всё ту же пятёрку. Синицкий в третий раз поднял кость, долго тряс её, обхватив ладонями, и бросил на стол сбоку под углом. Кость прокатилась, описав небольшую дугу, и остановилась на визитке. На верхней грани её красовалась шестёрка.

Синицкий распрямился.

– Фулхаус, – с удовлетворением повторил он. – Фулхаус. Так и должно быть!

Его задумчивость растворилась, как пар от чайника. На этот раз уверенным движением, он поднял мобильный телефон и набрал номер.

– Слушаю вас, Владимир Игоревич, – прозвучал в трубке грудной женский голос.

Синицкого поразило то, что его узнали по первому звонку на незнакомый номер.

– Я…

Голос Синицкого захрипел, и он откашлялся.

– Я хотел бы поговорить с господином Борке по одному вопросу.

– Ждите у телефона, – ответил тот же голос, – я вам перезвоню.

Не имея возможности ничем заниматься, Синицкий выглянул в окно. За стеклом клонился к закату мрачный декабрьский день. Отсюда, с высоты птичьего полёта, город казался плохо вспаханным полем. Словно комья из-под земли, торчали покрытые снегом приземистые малоэтажки. Широкой бороздой снежное поле пересекала чёрная транспортная магистраль. Букашки автомобилей отблёскивали на ней светом фар, пытаясь сдвинуться в пробке, конец которой скрывался где-то далеко за мостом. Серый снег на фоне серого неба был невидим. И только отдельные хлопья, невесть как приземлившиеся на подоконник, заявляли право зимы на этот город.

Синицкий не любил эту квартиру. Он приобрёл её, продав старую родительскую в такой же хрущёвке, как и те, что примостились там внизу. Современная планировка и высота птичьего полёта недолго грели его душу. Память о старых стенах довольно скоро стала беспокоить его ностальгическими воспоминаниями вместе с памятью о родителях. Именно поэтому он старался бывать здесь как можно реже, коротая время за работой или игрой.