Игорь Маранин - Отдать швартовы. Рассказы с улыбкой

– Портреты? Кого портреты?

– Как кого? – удивилась директор. – Сталина, Ленина, конечно.

– Я согласная на ваше немного! – заявила Фрося, не став торговаться. – И знаешь, шо я вам зроблю? Я вам Сталина с Лениным из цветов зроблю!

Перед мысленным взором цветочницы её работы уже несли мимо трибуны с иностранцами. И кто-то самый главный – тихо, чтобы иностранцы не услышали и не увезли портреты за границу – приказывал помощнику:

– Немедленно выясните, кто это сделал! Отправьте работы в Москву! На выставку достижений народного хозяйства!

Две недели Ефросинья не появлялась на базаре – она трудилась не покладая рук и не разгибая спины. Она кушала один раз в день, не задумываясь, что ест. Она забыла про семечки и пересуды с соседками. Всю её от пяток и до макушки поглотили образы вождей социалистической революции. Даже бегая до ветру, она мысленно дорисовывала лысину одного и усы другого. Через две недели на демонстрацию вышла школьная колонна, неся перед собой два огромных цветочных портрета. Вожди получились узнаваемыми, только Владимир Ильич выглядел немного фиолетовым и хмурым, а Иосиф Виссарионович, наоборот, чересчур румяным и улыбчивым. Работы Ефросиньи пронесли мимо трибуны с иностранцами, и те с любопытством смотрели и хлопали в ладоши. Только «самый главный», стоя рядом с иностранцами, побледнел и тихо, чтобы не услышал никто из заграничной делегации, спросил помощника:

– Почему у Сталина нос красный? И у Ленина синий? Немедленно выясните, кто это сделал!

Вскоре состоялся суд. Ефросинью доставили в зал заседания под конвоем: два крепких мужика едва сдерживали орущую торговку:

– Я за товарища Сталина под пулю пойду! – в отчаянии от своего положения кричала она. – Где это видано за портрет вождя рабочего чиловика судить?!

Умолкла торговка лишь через четверть часа под угрозой удаления в тюремную камеру. Зал был полон, цветочницу знала вся станица. Выслушав обстоятельства дела, судья задал Фросе вопрос:

– Кто Вас надоумил сделать товарищу Сталину красный нос?

Станичница Фрося пятидесяти с небольшим лет и девяноста с небольшим килограммов поднялась со своего места и зычным голосом, от которого сами собой захлопывались ставни, выпалила:

– А ты шо решаешь за товарища Сталина, как ему выглядеть?! Ты кто такой противу него?! Он шо не из простого народа? Он в праздник выпить права не имеет?!

И такой у неё в этот момент был отчаянный вид, такая убеждённость в праве Иосифа Виссарионовича накатить стаканчик красного в законный выходной, что зал не выдержал и громко, от души заржал. Смеялись все. Включая конвоиров и судью.

– А у товарища Ленина почему синий? – отсмеявшись, спросил судья.

– Простыл он! – ответила Фрося. – Не на тёплых скамьях штаны протирал, как некоторые, а в сибирской ссылке революцию готовил!

Удивительное дело!

Её оправдали.

За отсутствием состава преступления.

Наверное, Богу нравились жизнерадостные, весёлые венки, которые приносили к воротам рая покойные станичники.

Больше цветочных портретов Фрося никогда не делала. До самой смерти она торговала на базаре и умерла от сердечного приступа прямо в торговых рядах. Её похоронили вместе с непроданными цветами собственного изготовления. На громкий женский голос в приворотной башне отворилось окошко, и в него выглянул апостол Пётр. Некоторое время он размышлял, глядя на стоящую с венком женщину, а потом открыл ворота и произнёс:

– Заноси, Ефросинья.

Когда картошка потеснила с нашего стола репу, никто не предполагал, что новый овощ полностью изменит русских людей. Но мы – то, что мы едим. Человек картошки Пушкин отправил язык народа репы в тартарары – к его великому латинскому собрату. Декабристы потребовали Конституцию, в России начали строить железные дороги, а царь Александр отпустил крестьян на свободу. Правда, Романовых это не спасло: картошка, в конце концов, свергла их династию, создала Советский Союз и полетела в космос.

Всё так бы и продолжалось, но на столах появилась колбаса, и прежняя страна быстро пришла в упадок. Человек колбасы Ельцин отправил картофельную империю в тартарары – к её великой римской сестре. Демократы расстреляли парламент, в России перестали строить железные дороги, а царь Борис пообещал всем столько свободы, сколько смогут разворовать.

Ну да я не о политике, я о картошке.

В прошлом веке картошка собирала на поля людей больше, чем футбольный чемпионат. Заводы и фабрики, школы и поликлиники, таксопарки и дома бытовых услуг дружными коллективами выезжали за город сажать, пропалывать, окучивать и убирать. В сентябре, когда осень ещё нежится в тёплых облетевших листьях, по всей стране людей отпускали с работы – на копку картофеля. Ни морковке, ни свекле, ни капусте собственный выходной не полагался.