ИГОРЬ ИРТЕНЬЕВ - Стихи и проза

– Ваши строчки: „словесности pусской служить,

пpизванье, конечно, святое,

но хочется бабки вложить

поpою во что-то кpутое“.

Ну и как, вкладывали?

– У меня никогда не было денег, котоpые можно кpутить. А когда – ну это давно было – я накопил тысяч пять „зелёных“, моя жена меня толкала, чтобы наконец-то я их отнес в „Чаpу“. И за день до того, как она меня уговоpила, „Чаpа“ накpылась. Так что только в тумбочке деньги надо деpжать.

4.

Уход отдельного поэта

Не создает в пространстве брешь.

– Существует убеждение, что „поэт в России больше чем поэт“. Когда вы писали, что „уход отдельного поэта не создает в пространстве брешь“, вы споpили именно с этой точкой зpения?

– Трудно сказать. Я не думал, что вот, сейчас я буду бодаться с Евгением Александровичем Евтушенко. Просто за афоризмом всегда стоит схема. Ну написал Евтушенко эту строчку, но, будучи тысячекратно повторенной, она превратилась в штамп. А дальше начинается игpа – одним из признаков современной литературы является широкое оперирование цитатами. И готовый блок „поэт в России больше чем поэт“ можно вставлять в текст, можно с ним перекликаться, иронически переосмыслять.

– Лет пятнадцать назад все ахали от того, как вплетаются цитаты в тексты Кибирова, в ваши тексты. Но возник момент, когда этим стали заниматься все. Вам не кажется, что цитатность – тоже общее место?

– Конечно, это же живое дело. Основной поэтический поток чувствует, что он куда-то натыкается. Дальше он может перескочить, разлиться вширь, какую-то лазейку найти, что не регулируется ни критикой, ни спросом читателей. Но с другой стороны, цитатность – самая продуктивная штука. Посмотрите: одно из пленительнейших классических произведений – „Евгений Онегин“ – сплошь из цитат! Это в чистом виде постмодернизм, литературная игра – Пушкин всё время аукался со своими современниками, с друзьями. Легкость поэзии не противопоказана.

– Ваши стихи – также игра, что предполагает наличие партнёра. С кем вы играете?

– Не всё игра на самом деле. Есть и вполне искренние вещи. А играю… Не знаю, с кем. С текстом, с собой, с жизнью.

Беседовала Валентина Львова

1998

„Да это злая ирония!“ – скажут они. – Не знаю.

М. Ю. Лермонтов

Игорь Иртеньев – один из наиболее известных современных поэтов. И он же – один из самых непрочитанных. Творчество его всё ещё остаётся недооцененным (неоцененным?), а если и воспринятым, то неадекватно.

В поэзии этой лёгкость и внешняя общедоступность уживаются с подтекстом, явно ориентированным на подготовленного читателя. Однако если видимая простота и несомненное остроумие иртеньевских стихов способствуют их популярности, то те же фирменные знаки, скорее всего, отталкивают многих от серьёзного к ним отношения.

В первом приближении поэзию Иртеньева естественно сопоставить с такими явлениями, как творчество Павла Шумахера и Василия Курочкина. Есть у его поэтики определенное сходство и с творчеством Саши Чёрного и Николая Олейникова. Не прошёл он и мимо интеллигентского псевдофольклора середины ХХ века, авторы которого (А. Охрименко, В. Штрейберг, С. Кристи, А. Левинтон и др.) менее известны, чем их детища: „Отелло, мавр венецианский“, „О графе Толстом – мужике простом“, „Батальонный разведчик“ и проч. Но более пристальное прочтение обнаруживает, что на иртеньевские стихи, как это ни парадоксально, существеннее повлияла традиция „серьёзной“, а не пародийно-сатирической поэзии. Всё его творчество пронизывает подспудный драматизм: поэт представляет на суд читателя не что иное как современную лирику, используя нетрадиционные, нелирические приёмы. И только ли его беда, что это послание зачастую до адресата не доходит?

Иртеньеву заметно мешает ярлык ирониста. Это и понятно, и печально. Понятно потому, что у нас вообще укоренилось ироническое – такая вот тавтология – отношение к иронии и эксцентрике. Печально потому, что ирония иронии рознь. К общему нашему несчастью, за последние годы этот многострадальный художественный троп усилиями целой когорты литераторов, как талантливых, так и не очень, превратился в изрядно потрёпанный жупел. Ирония приелась, как бананы, что нынче лежат на всех углах и стоят дешевле огурцов. А между тем, приём сам по себе ни в чем не виноват.

Дело тут не столько в проблеме восприятия иронии, сколь в проблеме отношения к чувству юмора и смеховой стихии вообще. Были в русской поэзии, в конце концов, и Барков, и Прутков, и Потёмкин, и обериуты. Но в отечественной, особенно в читательской, традиции такие направления, как литература абсурда или поэзия нонсенса существуют на положении едва ли не маргинальном (в отличие от совершенно иной ситуации в западноевропейской, прежде всего английской, традиции). Многие, в том числе и вполне искушённые читатели, искренне полагают, что смеховому началу в лирической поэзии не место. Казалось бы очевидно, что стремление к осмеянию мира далеко не всегда признак деконструктивной установки автора. После Бахтина подобные вещи даже неудобно повторять. Но, увы, приходится.