Михаил Жванецкий - Собрание произведений в пяти томах. Том 5. Двадцать первый век

Сам где-то стирал?

Если ему кто-то стирал, тем более не приходи.

Сам стирал – тем более.

Они что, думают, что я буду вот это ихнее все…

В общем, сам стирал, сам в нем… А сюда – не…

У меня эта мужская стирка вот здесь. Они же жмакают… Пожмакал, пожмакал и вывесил на балкон…

Оно ж у них все одного цвета.

Потому что цветное, нецветное, джинсы, майки, платки, носки черные, сорочку белую – всё жмакают вместе.

И в этом результате он и ходит.

Все черно-голубое, и нос такой, и зубы, и волосы, и туфли.

Все в одном тоне.

В таком цвете только с балкона вниз головой.

Их, как самоубийц, в четыре раза больше женщин.

И живут в среднем на двадцать лет быстрее.

А непроходимость пищеварения!..

Он же сам себе варит.

А потом сам же не может переварить.

Была у одного.

Он в кастрюле что-то размешивал на большом огне…

Сейчас, говорит, суп будем есть.

Живет уже лет пять один.

Переходящий приз.

Раза три-четыре переходил из рук в руки.

Отсудил у кого-то за что-то комнату, и кастрюлю из черного алюминия. И сковороду, где еще картошка довоенная.

А духовку включил – сразу дым.

Там еще ничего не было, а дым столбом.

Гуся, говорит, тушил на Новый год.

– И как? – спрашиваю.

– Потушил, – говорит.

А меня привлекал супом из горохового концентрата.

– Что ж, – я говорю, – вы такой дикий… У вас пригорелым дымом от каждого угла…

– Сейчас устраним…

Из туалета притащил дезодорант, вначале углы опрыскал, потом себя, потом меня, чтоб все пахло одинаково.

Ну вы бы могли с этим гусем тушеным?..

Я не говорю «лечь»… Не надо перебивать… Я не говорю «лечь»…

Меня этот запах пригорелой сирени…

У него и концентрат пригорел.

А он как пиджак снял... Господи!..

В двух галстуках оказался. Один на спине, один на груди.

– Боже! – говорю. – Кто вас так?

Ну он забегал. Потом выпил и рассказывает.

Первый галстук он одел и вспомнил, что не брился.

Задвинул его на спину, чтоб побриться.

Побрился, видит – без галстука…

Ну достал из шкафа последний.

Хуже, что он свою наливочку предложил.

Ну… Он сам из чего-то гонит.

Дрожжи с кофием растворимым.

Потом туда, видимо, капает эту сирень, которой себя обдал.

Всё у него в этой сирени. И суп.

И это кашне…

Ну он же его намотал.

Я ж после супа задерживаться не стала.

– Что же, – говорю, – вы его не постираете?

– Как же, это же, – говорит, – ангорская шерсть. Еще от мамы.

Ему, наверное, лет шестьдесят…

Я про кашне.

– Как же, – говорит, – его ж стирать нельзя.

Да, конечно, теперь уже нельзя.

А джинсы эти с карманами накладными по три кармана на штанине... Нижний у пола.

Очень, говорит, удобно. Купишь курицу, картошки, лука – руки, говорит, свободны. Очень удобно...

Он, когда поели гороховый концентрат, предложил раздеться…

Но я как представила, какой он там внутри…

И эта постель…

Она у него прямо возле стола.

Чтоб поел – и туда, или наоборот: оттуда поел и опять туда.

Я у него спросила: «Что же ваша последняя жена вас ничему не научила?»

Он сказал, что она его научила обходиться без женщин…

– Что ж вы меня пригласили, если вы такой радостный и одинокий?..

– Да, – говорит, – как-то образ жизни надо менять.

– Так сначала меняйте, – говорю, – а потом приглашайте.

– Вы, – говорит, – мне очень нравитесь.

– И вы, – говорю, – мужчина приятный, только возле вас сильно много работать надо. Может, кому-нибудь это будет приятно. Пусть поработает, а я потом приду. Я не ревнивая.

Он говорит:

– Я, – говорит, – не могу, если кто-нибудь будет мои вещи переставлять. У меня всё в идеальном порядке. Вот наливочка… Вот к ней… Сейчас… Вот килечка… Вот… А вот рюмочка… Я порядок люблю.

– Так я же вижу. Всё у вас в порядке. Вы помните, где что лежит. Я перепутаю. Так что отпустите меня, ради Бога. И провожать не надо. Отдыхайте… А вообще, – говорю, – Григорий Михайлович, звоните. Может, встретимся. Я вас научу чего-то делать по-быстрому.

И ушла – красивая, гордая, но добрая.

Вот некоторые делают из меня одну.

А я и есть одна, но такая разная!..

Он стоял высокий, цветущий, весь в женщинах.

Потом осыпался.

Одна иссохшая сморщенная долго держалась на нем, но и ее сдуло…

Один…

И это всего лишь осень.

А впереди настоящие холода.

Но характер!

– Мы с вами год вместе провели. Вы помните? А прошлая зима, какой был дикий мороз – вы помните?

– Зиму помню, – скрипнул он, – вас не помню.