Павел Асс - Фронты

Изредка барона Хорриса все же посещали видения драки в госпитале после ранения и переодетого подпоручика Бегемотова, но и это быстро исчезало после очередного запора.

33.

Избитый за жульничество в начале второй части пилот Румбель уже давно находился в госпитале, снимавшем помещение в подвале солдатского борделя. Недели две он провалялся в белой горячке, оглашая палату громкими стенаниями, зато потом он принимался бредить и, между прочим, разболтал сценарий соблазнения княжны Машеньки во всех позициях, а также все известные ему системы крапления карт.

Санитары, ругавшие последними словами невменяемого пилота, при этих откровениях брались за карандаши и бумагу. Только из-за этих минут они не удавили Румбеля.

Когда пилот Румбель оправился, госпиталь посетила благотворительная делегация от благородного офицерства. По этому случаю Блюев, жутко опасаясь за свою жизнь, протащил в палату ящик с сидром. Ящик оказалася лишним спиртного было сколько угодно, хотя это и трудно себе представить.

В составе делегации присутствовал адмирал Нахимович. Он подарил пилоту на память тот самый бронзовый канделябр с одним сломанным подсвечником. Поручик Адамсон нагло проник в кабинет главного врача, выволок оттуда письменный стол, и друзья сели писать пулю в палате Румбеля, по временам свертывая толстые цигарки из лежавшей на столе истории болезни пилота. Офицеры поднимали полные "горы" и бокалы.

В тот день игра затянулась за полночь - шли глухие распасы, хотя в палату уже заглянула луна и стали слышны трели болезненных соловьев, которым тоже почему-то не спалось. Соловьям вторил чей-то плаксивый голос. Это голосил под окнами княжны Машеньки поющий серенады и пока еще не арестованный подпоручик Хабибулин, отбивая при этом такт ногой по забору. Машенька накануне снова согласилась отдаться поручику Адамсону и теперь тщательно помылась, уложила волосы и начинала уже отдаваться одна, поскольку поручик Адамсон непростительно задерживался.

Княжна сморилась только к рассвету, подумала "ну вот, зря помылась", и уснула калачиком в кресле. Но не надолго.

Разбудил ее жуткий вопль из госпиталя со стороны реки. Это был предсмертный крик пилота Румбеля. Вбежавшие в палату Румбеля санитары обнаружили его однозначно и абсолютно мертвым, с подаренным подсвечником, торчащим из головы. Адмирал Нахимович сидел рядом с покойным на кровати, держа в руках остатки канделябра.

- А вы что, не знали? Он же шулер! - устранял недоумение санитаров адмирал. - Он и сегодня не удержался!

- Не удержался и рука его дрогнула, - пробормотал один из санитаров.

- Упокой, господи, - перекрестился другой, зажег свечку и сунул ее в торчащий из головы поверженного Румбеля канделябр.

Все обнажили головы. Блюев, Адамсон и адмирал Нахимович ушли, не дожидаясь выноса тела. Адмирал Нахимович потом вернулся и, дождавшись подходящей минуты, унес полюбившийся ему канделябр.

- А мне, господа, пришла такая фишка! - вздохнул он на воздухе.

Выкурив под луною по сигаре и обсудив все несыгранные мизера и не взятые лапы, офицеры разошлись по домам.

Только теперь поручик Адамсон вспомнил, что обещал зайти к Машеньке на чашку турецкого чая, и ему стало прегрустно. Конечно, они неплохо разрядились сегодня ночью, но лучше бы он провел некоторое время и у княжны. Да что говорить! - везде хорошо, где нас нет...

В этой предутренней тишине многие услышали раскаты грохота и чей-то сдавленный стон. Это стонал раненый поручик Хабибулин, на которого рухнул расшатавшийся железный забор. Последними перед ранением словами Хабибулина были: "О, Машенька, я вас так любил...", на что она могла бы вполне справедливо заметить, что он не любил ее в отличие от некоторых ни разу.

На следующий день адмирал Нахимович только сплюнул сквозь зубы возле неподвижного тела Хабибулина и процедил:

- Ну, что значит - "офицер бросил пить"?! Я вас спрашиваю?!

На что окружающие понимающе пожали плечами.

34.

Теперь пора вернуться к оставленному нами в кандалах бедному поручику Бегемотову и полному злодейства частному приставу Хрюкову.

Хрюков на рысях прибыл в Столицу и немедля записался на аудиенцию в Ставку главнокомандующего - к генералу Мюллеру. Всю ночь пристав провел без сна, поэтому наутро, когла генерал вышел на прием в залу, сверкая заграничными подтяжками и лоснящейся от изысканных блюд физиономией, изрядно оробел.

"Ого! - подумалось Хрюкову, - Хорошо, наверное, быть генералом!" Это мысль ("Ого!") настолько поразила его, что пристав постарался изобразить на своем лице еще большую преданность и благолепие, опасаясь, дабы его крамольные мысли не стали известны проницательному Мюллеру. Ведь в глубине души Хрюкову самому мечталось тоже стать генералом Мюллером, или даже адмиралом.