В Нарижные - Летопись

В доме жили и работали два миллионера. В местной валюте, конечно.

Первый этаж занимал миллионер Норман Форидж, о чем и предупреждала вывеска над главным входом:

НОРМАН ФОРИДЖ

пароходная компания

Пароходов у компании не было. Весь ее флот составляли две почти одинаковые шхуны: "Джульетта" и "Санта-Клаус". Последний получил свое название из-за непомерного холода, который царил во всех двух его трюмах в любую погоду и в любой точке мирового океана.

Впрочем, хотя это и оскорбило Фориджа до глубины души, на днях он утонул, и агентство скорбило. Скорбил, собственно, один Форидж, потому что штат сотрудников агентства исчерпывался личным секретарем Фориджа Оскаром Фоше, которому было наплевать.

Второй этаж занимал конкурент и заклятый враг Фориджа китаец Ван-Ю-Ли, тоже миллионер. В Сан-Диего он был знаменит тем, что вкопал возле дома столб, вершина которого приходилась как раз напротив его окна, и теперь требовал от муниципалитета повесить на него фонарь для освещения улицы, рассчитывая таким образом использовать фонарь в качестве дармовой настольной лампы.

В той же комнате жило нечто среднее между его компаньоном и советником, а именно - бывший русский аристократ, князь Иван Христофорович Курочкин, в свое время предусмотрительно сбежавший в Констанцу от наступавших красных частей.

Мягкая мебель и ковры на втором этаже напрочь отсутствовали. Их с успехом заменяла циновка, расстилаемая в торжественных случаях лично президентом фирмы. Фирма называлась:

* * * ЛИ * * *

каботажные перевозки

Третьим жильцом был говорящий воробей. Конечно, из соображений престижа следовало бы завести кенара или на худой конец попугая, но китаец был скуп и предпочитал каждое утро красить воробья в яркий канареечный цвет, причем во время этой процедуры воробей ругался, бегал по клетке и брезгливо закрывал глаза лапками.

Ван-Ю-Ли был неумолим. С чисто азиатской хитростью и терпением обучив его английскому (китайский воробей учить категорически отказался), китаец требовал теперь и канареечных трелей. Деваться воробью было некуда, приходилось петь.

- Жизнь - сложное и уникальное явление, - рассуждал воробей, - и если тебе где-нибудь насыплют зернышек, то в другом месте непременно дернут за хвост; обижаться бессмысленно и бесполезно. А если судьба складывается так, как она складывается, то петь соловьем, конечно, не с чего, но не в этом счастье и жить пока можно, да, можно!

Бесспорно, самые горластые на свете мальчишки живут в Сан-Диего. Еще более бесспорно, что ни одно важное событие в жизни этого города не обходится без занесения его на скрижали истории, роль которых с успехом выполняет местная газета "Сан-Диего ньюс". Если бы не мальчишки-газетчики, ее бы никто не покупал; вот и теперь разбуженный ни свет ни заря Норман Форидж вынужден был скупить на полреала газет, чтобы они убежали орать на соседнюю улицу. Спать уже не захотелось, и Форидж стал рассматривать последнюю страницу.

В Сан-Диего все было по-прежнему за исключением одного: наконец-то начала работу акционерная компания по освоению залежей гуано на острове Мартинес. Тут же было помещено объявление о желании компании зафрахтовать судно для перевозки сырья на материк. Это было как нельзя более кстати, потому что фирма, в связи с гибелью "Санта-Клауса", несла колоссальные убытки и находилась на грани финансового краха.

Возблагодарив судьбу, Бога, газету и мальчишек (мальчишек он попутно проклял), Норман Форидж растолкал Оскара Фоше и послал его заключать контракт.

Жильцы старого дома потихоньку просыпались. Курочкин последний раз увидел во сне бутерброд с черной икрой, преследовавший его как кошмар в течение вот уже пятнадцати лет, причем год от года слой икры на бутерброде становился все толще (китаец кормил его размоченным в воде рисом), и с глубоким сожалением открыл глаза. Сложив газету, на которой спал, Курочкин аккуратно повесил ее на гвоздик. Китаец уже красил воробья. Иван Христофорович вздохнул и отправился на базар покупать банан к завтраку. Он спустился по лестнице, вышел на улицу и тут был сбит с ног мощным вихрем, смерчем, торнадо, в который превратился личный секретарь Фориджа, ополоумевший от возбуждения.

- Виктория! - восторженно кричал Фоше, перемахивая через поверженного Курочкина. Курочкин нашарил в пыли пенсне, нацепил его на нос и ошеломленно посмотрел вслед французу. Ликующий вид Фоше никак не вязался в представлении Ивана Христофоровича с глубоким трауром и унынием, царившем в агентстве Фориджа после утраты "Санта-Клауса".