Евгений Дубровин - Урал улыбается

Помрачнел Миша и говорит:

— Отпустите вы меня на все четыре стороны. Не хочу я с колунами возиться. Душа не лежит!

— Не отпущу, — отвечаю. — Не имею такого права. Государство тебя учило? Учило. Значит, должен ты три года приносить ему посильную пользу. Так что ступай-ка, братец, в цех!

Ничего он больше не сказал. Пошел. Только месяца через два прибегает ко мне. Глазенки горят, волосы всклокочены.

— Иван Иваныч, — говорит, — а я новый закон открыл!

— Какой еще закон?

— Закон сохранения материи! — отвечает. — Сколько от одного тела убавится — столько к другому телу присовокупится!..

— Так, — говорю. — А какая от этого твоего закона конкретная польза? Не над тем ты, братец, думаешь, над чем надо! Ступай-ка к снабженцам да вытряси из них зеленую краску для лопат, а то производство остановится: красить-то нечем!

Ничего он больше не сказал. Пошел. Только месяцев через пять снова приходит. На этот раз уже поспокойнее.

— Иван Иваныч, — говорит, — а я опять новый закон открыл. Закон сохранения энергии.

— Так, — говорю, — а этот твой закон поможет нам экономить электроэнергию?

— Не знаю, — говорит.

— Эх, — говорю, — Миша, Миша! А я уж решил, что ты настоящим делом занялся. Сбегай-ка лучше на задний двор, разыщи мастера. Он, негодяй, где-то там выпимший отсыпается. Только побыстрее, а то на участке работа стоит, того и гляди, план не выполнят!

Убежал Миша, а я вызвал к себе общественников и говорю: дескать, так и так, надо бы Ломоносова подключить к общественно полезной жизни коллектива. Через неделю выбрали мы его профоргом и казначеем кассы взаимопомощи. Потом ввели в члены быткомиссии. И начал он постепенно втягиваться. Много возни с ним было, но зато теперь горит парень на работе! Ни секунды на месте не сидит. То дефицитный инструмент выбивает, то краску. С людьми работать научился. Ко всем подход имеет. С одним шуткой-прибауткой, с другим — по маленькой опрокинет. Ради дела на все пойдет! Как-то недавно, в праздники, сидим мы с ним за столом, выпиваем, закусываем, а я и говорю:

— А помнишь, Миша, закон сохранения?

Задумался он. Провел рукой по лысине — от завитушек-то у него теперь гладкое место осталось — и говорит:

— Это вы, Иван Иваныч, об отпуске с сохранением содержания говорите?

Вот как перековался человек!

— Кто последний за цветочками? Вы? Я за вами.

«Цветы для любимой девушки! Подумать только, в моем-то возрасте. Двадцать лет жил спокойно, перебесился, остепенился. И вот встреча, удар, и вновь мечта, и вновь былые страсти. Прекрасно! Снова прогулки, аллеи, нежные слова. Изумительно! Снова расходы. Неизбежно… Впрочем, цветы надо купить, без этого уж никак. Но что бы еще придумать? Что-нибудь необычное. Стихи сочинить? В молодости я был силен на экспромты. Безотказно действовало. Сейчас силы не те, воображение угасло. Хорошо бы из старого вспомнить… Как там у меня было?.. Ага! Вот. «Любимая! Поклясться я готов: прекраснее тебя подруги не отыщешь. Я надарю тебе, любимая, цветов рублей на тыщу!» Рублей на тыщу, а? Конечно, преувеличение, фантазия, но зато… Позвольте, «на тыщу»? Неужели я так размахнулся?.. А! Да ведь это еще когда было — до денежной реформы. Теперь это не звучит. Надо эти стихи привести один к десяти. Попробуем: «Любимая! Поклясться я готов: не разлюблю тебя я ни за что. Я надарю тебе, любимая, цветов рублей на сто!» Рублей на сто… Громковато. Неуместная масштабность. Чувство-то ведь интимное, тут камерность нужна, скромность. Ну-ка, еще раз к десяти… «Любимая! Отныне я готов от счастья петь, плясать и куролесить. Я надарю тебе, любимая, цветов рублей на десять!» Надо же, как легко рифмую. А ну, еще разок. «Любимая! Поклясться я готов, ты, ласточка моя, моя русалка. Чтоб надарить тебе, любимая, цветов, рубля не жалко!» Теперь в самый раз: и поэтично, и в рамках здравого смысла. Вот и очередь подошла…»

ЗА СТИХАМИ

— Ты куда так рано?

— За стихами.

— А топор?

— Топор, чтоб не скучать.

Соскочив, натягиваю брюки,

Выхожу взволнованно во двор

И беру в мозолистые руки

Авторучку, стержни… и топор.

— Ты куда, Володя, с петухами? —