Зальция Ландман - Еврейское остроумие

"Эти городские какие-то странные, — рассуждает местечковый еврей. — За еду они просят только тридцать копеек, а за это — целый рубль!"

Блюм показывает друзьям свою новую виллу. Он раздвигает портьеры зала на первом этаже и комментирует:

— Здесь можно усадить за стол, избави Бог, восемьдесят персон.

— Ты знал Соломона Гершфельда? Двадцать лет назад, когда он уезжал отсюда, у него были только одни штаны, да и те рваные. А нынче у него целый миллион!

— Господи, что будет делать этот несчастный с миллионом рваных штанов?

— Купите эту лошадь! Она может пробежать без остановки десять миль.

— Тогда она мне ни к чему. Я живу в семи милях отсюда.

Вечером Нафтали что-то ищет на улице под единственным фонарем городка.

— Ты что-то потерял? — спрашивают его.

— Да один рубль, наверняка выпал у меня из кармана.

Прохожие помогают искать, ничего не находят и спрашивают:

— А ты уверен, что потерял этот рубль именно здесь?

— С чего вы взяли? Я потерял его во дворе синагоги.

— Так почему ты ищешь его здесь?

— Здесь светло и чисто! А вам бы хотелось, наверное, чтобы я ползал в темноте по грязи?

В новолуние евреи читают определенную молитву.

Еврей выходит из синагоги, чтобы посмотреть, не пора ли уже читать эту молитву. Но небо заволокло облаками, и он спрашивает другого еврея:

— Не знаете, уже вышел молодой месяц?

— Не знаю, — отвечает второй еврей. — Я не здешний.

— Что это значит? Вы написали в объявлении, что продается сад. Это и есть ваш сад? Десять футов в длину и пять в ширину!

— Ну, длина и ширина у него и впрямь не очень. Зато какая высота!

Еврейка горько плачет. Уже шесть месяцев она не получает никаких известий от отца.

— И ты из-за этого так рыдаешь? — удивляется подруга. — Что значат шесть месяцев! Мой отец уже двадцать лет как умер, и все это время от него никаких известий — и что, разве я плачу?

— Почему буханки хлеба в вашем городе намного меньше, чем у нас?

— Наверное, у вас кладут больше теста в каждую буханку.

Два еврея в купе поезда. Один представляется;

— Меня зовут Регенбоген.

— Погодите-ка, — задумчиво говорит его попутчик, — Регенбоген, Регенбоген… Эта фамилия кажется мне знакомой… Вспомнил: не вы ли тот низенький толстяк с рыжей бородкой клинышком?

Приезжий останавливает незнакомого еврея на улице Варшавы и спрашивает:

— Мне нужно попасть к ювелиру Розенцвейгу на Белостоцкую улицу. Не скажете ли, как туда проехать?

— Как это к Розенцвейгу? — удивляется варшавянин. — Ювелира Розенцвейга в Варшаве уже нет, он теперь в Одессе. У нас есть другой ювелир, его фамилия Розенбаум. Но он живет не на Белостокской улице. Итак, слушайте внимательно: вы садитесь в трамвай номер десять и едете до конечной остановки. Потом идете все время прямо на север, пока не дойдете до маленькой православной церковки с двумя луковками на крыше, там поворачиваете налево и идете еще двадцать минут прямо, потом сворачиваете в тупичок без названия, там в третьем доме на левой стороне живет слепой корзинщик, у него Розенбаум не живет, он снимает комнату этажом выше, у парализованного портного, вернее, снимал два года назад, а живет ли он там по-прежнему, я не знаю.

— Господин Кон, где ваша красивая трость с золотым набалдашником?

— Вот она, у меня в руке.

— Но она же без набалдашника!

— Да, трость была слишком длинной. Пришлось ее обрезать.

— Господин Кон, но зачем же вы обрезали трость сверху, а не снизу?

— Снизу? Снизу она мне не мешала!

— Мейер хочет видеть меня завтра в Варшаве, а Кон — в Берлине. Что я им, птица, чтобы быть в одно и то же время в двух разных местах? -

Гирш-Бер едет по делам в Краков.

— Ну, чего тебе удалось добиться? — спрашивает его жена по приезде.

— По делам — ничего, — признается Гирш-Бер, — зато я обвел вокруг пальца весь Краков. Я всем говорил, что меня зовут Вольф-Лев. И что ты думаешь? Все поверили!

Янкеле и его жена сидят в кино. Оба на ужин съели слишком много сливового компота и теперь почувствовали последствия. Они хотят поскорее выйти из зала, протискиваются по своему ряду, и Янкеле нечаянно наступает на ногу даме, сидящей на крайнем месте перед проходом.

Через некоторое время оба возвращаются. Янкеле шепчет на ухо той даме, что сидит на крайнем месте:

— Это не вам я наступил на ногу?

— Да, мне, — игриво отвечает дама, решившая, что он хочет извиниться. Но Янкеле поворачивается к жене:

— Идем, Сара, мы сидели в этом ряду!