Сергей Буридамов - Чужие камни Ноккельбора

– А скатерть, что для тебя соткала, получишь вскоре. Передадут. Прощай, голубчик!

Векша давно уже к этой скатерке присматривался, а потому захотел спросить, когда и от кого он ее получит. Но не успел. Лицо Моры стремительно надвинулось на съежившегося мальчика. Губы ее хищно изогнулись, и, вслед за тем, перед Векшей предстало огромное звездное небо. Звезды были над головой и под ногами. А потом он почувствовал, как в сердце стало жарко, и душа его устремилась в бесконечное падение.

Над лесом вставало ленивое и жаркое летнее солнце. Воздух плыл хвойным маревом. Некоторое время Векша лежал с закрытыми глазами, ни о чем не думая и прислушиваясь к звукам внутри себя. Он немилосердно хотел есть. Голод, смешиваясь с пережитыми страхами и мучениями, буквально поглощал его изнутри. «Вроде блинов столько съел у Хозяйки, а голодный» – подумал Векша. Под ложечкой сосало. Но при всем при этом Векша чувствовал себя отлично. Мора постаралась на славу – тело снова было невредимым. Слегка побаливал глаз, в который поразила его хищная стрела, да ногу свело.

Он открыл глаза и сел на траву. От одежды, в которой умертвили его каменноликие, ничего не осталось. Очнулся в том, в чем мать родила. Гол, как сокол. Даже лаптей не было. «Могла бы в одежке оживить, а то ведь увидит кто – стыда не оберешься!» – сварливо подумал Векша, и тут же мысленно себя по языку ударил. Вздумал Хозяйку ругать? У него теперь, кроме нее, нет больше никого. Да и не увидит его, голыша, никто, кроме зверей лесных.

Сверху его всклокоченную макушку жарко прогревало солнце. Где-то долбил по дереву дятел. Спокойствие и тихая лесная радость царили в этих диких местах. Об альвах ничего не напоминало. Копыта их лошадей не оставили никаких следов: трава не была примята, сучья – не поломаны. В памяти Векши вновь всплыли ужасы последних суток. Лютые страдания от клыков золотых псов, жесткие пальцы безголового, тусклые и лишенные каких-либо чувств глаза каменноликих.

Колени толстяка затряслись. Он, кряхтя, встал на ноги, прошел пару шагов. Неожиданно, его вырвало желчью. Векша вытер грязный рот тыльной стороной ладони. Гортань была сухой и черствой, как береста. Векша почувствовал страшную жажду. «Ничего, до реки или ручья дойду – там и попью». Он сжал веснушчатые кулаки и двинулся вниз с холма в сторону чащи. Отсюда надо было уходить. Да и в голове у Векши царила кутерьма, от которой можно было избавиться, лишь найдя безопасное место, где можно тщательно поразмыслить.

Векша пробирался меж деревьев и вспоминал, как лежали они с Миланицей и Зоряном в кустарнике, прижимаясь друг к другу телами и тревожно прислушиваясь к ночным звукам. Об альвах они не думали, считая, что успели ускользнуть в общей суматохе гибнущей деревни. Ночной лес был голоден, и в воздухе висел тяжелый запах хищного зверья. Молчун Зорян угрюмо сжевал чудом завалявшуюся хлебную корку, а Милаша, откусив малюсенький кусок от яблока, протянула свою долю Векше. Вспоминая это, он почувствовал, как наливаются красным стыдным жаром его щеки. Он опустил голову и отряхнул колени, чтобы хоть как-то отогнать от себя воспоминания.

Углубившись в лес, Векша некоторое время шел по звериной тропе, пригнувшись, быстрым шагом, стараясь не шуметь и не оставлять слишком заметных следов. Лес нужно было уважить и не забывать, что ты в гостях. Толстяк вдруг понял, что впервые остался один в чаще так далеко от жилья. «Ох, боязно…» – подумал он. – «Надо б убежище до темноты отыскать».

Судя по солнцу, проглядывающему на него сквозь ветви деревьев, впереди у него был весь день, чтобы найти лежбище и заночевать. Векша поежился, почесал чумазое, урчащее от голода брюхо и, отодвинув в стороны злые лесные сучья, двинулся дальше. На дерево он не полезет больше ни за какие коврижки! «Ага, нет у меня больше к деревьям доверия» – подумал он и нахмурился. – «Толку от них никакого». Вспомнил, как подломилась ветка под задницей. Потом было падение, клыки, рычание, вонь из звериной пасти и жаркое дыхание пса. Подросток поежился.

Ха! Векша встал, как вкопанный, и изо всех сил хлопнул себя по лбу. «Дурень, ой, дурень!» – заорал он сам на себя, топнув босой ногой. Да так топнул, что вспугнул птичью мелочь на версту вокруг. И тут же сам себе зажал рот и упал на землю, прижав ухо к мшистому лесному ковру. Он до дрожи боялся услышать дальний галоп, ржание лошадей и лай собак. Полежав некоторое время и настороженно вслушиваясь, Векша успокоился.