Валентина Спирина - Девять жизней. Осень. Лучшее

И, окинув взглядом балы-девятибалльные, фуршеты.
Звонко ругаясь матом, опять же, пардон, про себя-оставив туман-морфий.
Я, ну практически-самую малость, ощутил себя центром этой жалкой-выкидышной планеты
И пробасил: «Мне, дорогой, принести самых невероятно-адских зрелищ. И, может быть, кофе».

Ждать приходилось тяжко. Всех провожать глазами полуслепого-полубезумного волка,
Стричь кончики-воспоминаний. На полнолуние. Боже, какая удача! Чуть не вырвало. Не исковеркало.
Вот! Наконец! Официант тащит кофе в позолоченной чашечке. Очень долго.
Ну, а вместо зрелищ. А вместо невыносимых зрелищ. Вместо них он тащит зеркало.

А давай помолчим. Хотя бы денёчка три. А может неделю всю.
Посмотрим, как выдержим мы, стараясь
не выкрикнуть в пустоту
Полуглухое, полурастрепленное «люблю»!

А давай помолчим. Ведь в тишине – так отчётливо слышно самих себя,
Ломая надуманности-тумана-напыщенного
И скользкого-прикосновения-безобязательств сладкого ноября.

А давай помолчим. Хотелось бы рвать горизонт где-то возле моря,
Мечтать, бродить пятками по песку-прошлого,
Втаптывать, втаптывать, втаптывать
До состояния исхудалого нерва и
Оглушительно-невозможного.

А давай помолчим. Хотя мне безумно и без ума хочется только тебя слушать,
И говорить-говорить-говорить,
Пряча в смех-рассказы-красОты слов эту безумства-нить, расстояние городов и поделённую напополам
Душу.

Птиц не слышно уже почти, клювы да чемоданы сложили на юг. Юг. Юг.
Ну а ты. Сложился в чемодан-осенних-надежд. Друг. Друг. Друг.

Лес полудремлет. Готов отдаться в лапы-скорбящего октября. Зря. Зря. Зря.
Ну а мне. Ну а мне не хватает. Родного плеча. И тебя. Тебя. Тебя.

Пересплю со сложенным на потом фиолетовым летом. И не скажу об этом. Этом. Этом.
Перемолю. Перерисую свою собственную зарю. Светом. Светом. Светом.

Птицы замерли. Лес притих. Лето в засаде. В аде. В аде. В аде
Бродит мой полусломанный стих. Не подчиняясь правде. Правде. Правде.

Когда вся жизнь у тебя в контексте,
Когда рамки для мнения-фото-поступков ограничены-обезличены,
И потеряли вес на рынке-эмоций чувств-душевных величественные чины,
А каждый день – словно зарплата чёрная, рукою судьбы протянутая в конверте.

Когда отказался от неба, довольствуясь вроде бы твёрдой походкой,
Когда вместо гор цветуще-заснеженных – маленький огородик, тонущий в болоте,
И что-то счастливое мимолетно находишь в очередном-вольно-свободном смешке-идиоте…
Безумно-крутясь-топчась на месте одном в дырявой резиновой лодке.

Когда между делом ловишь легкий-по крошкам-кислородным воздух,
Ночные секунды пробуешь-цедишь, словно неземное лакомство-блюд,
Тогда в тебе все звёзды-глазастые хором-божественным ангельски-нежно поют,
Тогда-тогда… Но тогда уже слишком бывает поздно.

Меня пишут стихи. Строчка за строчку. Рифма за рифму. Мстят.
Мне бы глазами-Софии-мудрой
Оглянуться в себя-назад.
Да Богиня-покровительница всех искусств метрономом-вдох.
И коктейль-острот-этих-тонких смыслов резковат, но не так уж плох.

Меня пишут стихи. Я перо-разноцветного-настоящего им вручила,
И поэтому бьется-рвётся от каждого-вдохновителя трепетом жила.
Где угодно – забитое людом такси. Или тихий-до грома лес,
Я поймаю. Поймают меня стихи, отправляя в страну чудес.

Меня пишут стихи, наплевав на гнёт от чужих-перекрученных глаз.
Чуждо им прерывать ослепительно-кардиограммный души-рассказ.
Меня пишут. А я всегда. С новой строки. Свежий лист.
Меня пишут стихи. Не дают укатиться кубарем-камнем вниз.

Девочка, милая! У тебя на руках два билета в жизнь.
Кружится в танце-слов хрупко-сшитое полотно надежды-вечера,
Буйных молний-снов ошарашит. Ни капельки человечьего
Не оставит тебе-душе. Ну, а ты уж там – всеми канатами-нервами крепко держись!