Иван Ельчанинов - Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Картинка переключилась на корреспондента, который не был рад приветствовать свой хлеб в виде телезрителей и не был доволен тем, что подписался на сегодняшнее испытание. Его серые глаза были запуганы силой ситуации, а неустойчивые ноги шли осторожно, боясь каждого, своего шага.

Оператор цитировал страхи коллеги, идя по тем же осторожным следам, спотыкаясь о те же неровности. У камеры дрожащий фокус, а объектив не ведает, что выдаёт, и это не похоже на ошибку.

С каждым шагом они приближались к полотну, оставленному художником в виде дара. Оно и правда сияло, оно действительно покрыто пятнами, состоящими из света. Но смогут ли добраться до него?

Шаги оборвались на полу-вздохе, и в воздухе разлился полумрак. Сначала тополь зарычал, как Бог. Раздался визг корреспондента, а оператор поскользнулся и упал, не выронив свой меч, в виде камеры. Грубые руки направили её в сторону рыка, и каждый телезритель стал свидетелем того, что у дерева было лицо с чертами человека.

Тополь был лишь началом, и продолжение не заставило ждать. Через секунду завыли ели и клёны, а затем и все деревья проявили в криках и рыках своих завидную синхронность.

Их плач пронзил каждого, кто не отказался от средств связи и сейчас сидел, молча, уткнувшись в монитор. Многие в этот момент отключили свои телевизоры, некоторые их разбили, не выдержав крика, но не Леро.

Её отец упал на пол, корчась от чужих рыданий, закрыв уши ладонями, словно его ладони что-то могут, а она смотрела на это, но делала вид, что не видит…

Тонкие губы корреспондента пытались что-то сказать или предупредить о чём-то, но его слов не разобрать за оглушительным рёвом деревьев. Все слова не уместны и не имели права быть в том месте.

Их в это место не звали, их в это место не сослали, как на смерть. У них был выбор, но выбор оказался, как рулетка. Поставили всё на чёрное, но ставка дала сбой.

Камера маячила от одного дерева к другому, когда корреспондент упал, как подкошенный, на влажную листву. Последним, на чём она остановилась, было полотно художника. Застыла на месте, а по экрану паутиной потянулись трещины, и связь с первым чудом света исчезла…

Леро не стала слушать, что говорил ведущий после потери связи и щёлкнула телевизор, сжалившись немного над отцом. Ей было не интересно, какую вызовут службу спасения и чем будут спасать корреспондента.

«Чем громче заголовок, тем меньше в нём правды. О правде говорить не интересно, и они о ней не говорят. Есть, конечно, в их словах частичка правды, но она настолько искажена, что навредит каждому из нас, а пользы от неё не дождёшься.».

Все переживания и беспокойства посвящены одному человеку – её художнику. «Где же ты теперь? Куда же ты бежишь, и, что с тобой творится?».

Леро скрестила пальцы, чтобы помолиться, а поднимающийся с колен, седеющий отец сказал ей: «Закрой рот!». Его серые глаза сверкали гневом, но гнев был немощен и страха не внушал.

Девушка с лёгкостью проигнорировала, довольно-таки, грубое замечание её молитвам и продолжила молиться о своём, и благодарить Бога за пищу, что благородно преподнёс им, и за то, что они ещё дышат в таком грязном мире.

–Это знак! Это знак, что конец близок! – закричал он, усаживаясь на стул, с которого упал минутой ранее.

–Что именно из увиденного тобою знак? – скептически обронила свой вопрос. – Художник или судьба журналистов?

–То, что произошло с ними.

«Так и думала! Тебя не изменить, и света среди тьмы ты различить не сможешь!», – подумала она.

–Вы все верите этому ящику, и поэтому всех вас мне жаль! Как могут два репортёра прибыть на событие века раньше власти?! Нами, что, правят журналисты?

–А разве нет?

–Я верю в конец света также, как и верят все. Тебе ли не знать об этом, Отец? Почитаю я тебя, боготворю, но мне известно больше о конце и о начале, чем тебе! Я верю в конец, но я верю и в художника, что лишь он способен всё исправить…

***

-Я не просил Бога дать мне такую жизнь, но она была мне дана. Я не знаю, для чего живу на этом свете, почему просыпаюсь каждое утро, встаю и приношу кому-то счастье и радость, кому-то горе и ненастья. Не знаю, мой друг, для чего мне эта жизнь, но она была мне дана, и я за это благодарен…

Иллиан неустанно делился с художником осколками своей души. Ему очень нужно это, иначе погаснет, иначе умрёт. «Поделишься и сам разберёшься в себе даже, если мне ничего не ответят, даже, если меня не услышат…», – уверен был он.

Художник слушал и молчал, глядел в дождливое окно автомобиля и примерял все его слова на свою жизнь. Они бы подошли к любой жизни, но не любая жизнь будет взаимна. «Для чего может жить человек, чья душа – наконечник стрелы?», – такой вопрос художнику пока что не по силам.