Яся Белая - Сны Персефоны

Он перехватывает мою руку, целует, прижимает к щеке, устало прикрывая глаза. А я любуюсь тем, как густые тёмные ресницы отбрасывают тени на высокие скулы.

– Что же мы теперь будем делать?

– Ждать, – едва слышно, на выдохе, – пока исчезнет ещё кто-нибудь.

Ожидание оказывается недолгим. Не успевает Аид договорить, как оставленный им на столе голограф вспыхивает голубым, и над столешницей появляется маленькая полупрозрачная Афродита, словно изящная стеклянная статуэтка. Захлёбываясь слезами, она сбивчиво рассказывает:

– Геба 15 15 В древнегреческой мифологии – богиня юности, дочь Зевса и Геры, была на Олимпе виночерпием, после того, как Геракл возносится на Олимп и обретает бессмертие, становится его женой в знак примирения Геры и Геракла. … мы просто… по магазинам… а потом… я не успела оглянуться… исчезла…

Аид подбирается, как хищник перед прыжком.

– Оставайся, где стоишь! – рявкает он.

И Афродита, округлив испуганные лазурные, как безоблачное небо, глаза кивает, от чего золотистые кудряшки, обрамляющие идеальное кукольное личико, смешно подпрыгивают. Я отмечаю это, хотя веселиться сейчас вроде не время.

– Загрей! – на крик отца сын выскакивает, будто из-под земли. – Ты за старшего. Докладываешь мне, что происходит, каждые десять минут. Если с матерью…

Загрей, который всё это время, вытянувшись во фрунт, чеканит на каждый приказ: «Да, Вдадыка», на последней фразе хмыкает и говорит:

– Последнее мог бы не добавлять.

– Я рад, что ты всё понял, – говорит Аид, наклоняясь, целует меня в макушку и уносится в чёрном вихре.

Загрей глядит ему вслед, а потом переводит взгляд на меня. Шагает, падает на колени и на выдохе шепчет:

– Мама!

Я чувствую, как глаза начинает щипать, а в груди всё сжимается.

Порывисто обнимаю сына, треплю по чёрным волосам, нежно глажу рога, которых он так стесняется. Глупый.

Аид не позволил мне вволю натешиться с сыном. «Ты из него тряпку сделаешь! А он должен быть воином». Поэтому мой мальчик, на которого с юных лет возлагались большие надежды и свалилась огромная ответственность, рано ссутулился и стал выглядеть куда старше своих лет. Мне даже стыдно, что на вид я моложе сына. Но для Богини Весны вечная юность – дар и проклятие.

Загрей поднимается и протягивает мне руку:

– Идём, мама. Будем выполнять два поручения отца одновременно.

И мы спускаемся в подвал, а точнее – в бункер, напичканный высокотехнологичной аппаратурой. Здесь всё гудит, жужжит, пищит. За прозрачной стеной нам машет Макария. У неё на голове гарнитура, а перед глазами экран, на котором что-то мелькает.

Загрей наводит на стену затемнение – не хочет, чтобы кто-то вклинивался в наше столько редкое уединение. Ему приятно, что я просто нахожусь рядом.

Сын усаживает меня на кушетку, заботливо наливает гранатового сока. И возвращается к работе.

Я смотрю на сутулую спину, на то, как тонкие, почти девичьи, пальцы бегают по сенсорной клавиатуре, а на десятке плоских мониторов перед ним быстро сменяются схемы, цифры, таблицы, чертежи, и думаю о том, что сын отлично играет на гитаре и мечтает создать свою рок-группу. А вместо этого вынужден участвовать в бесконечных войнах, как и все мы.

Почему смертные считают, что боги проводят свои дни в бесконечных пирах и развлечениях (если речь об Олимпе) или разрабатывают планы по захвату мира (если об Аиде)?

«Знаешь, в чём смертные сильнее нас? – звучит в голове мягкий голос Тота. – Это они сочиняют мифы. Бесчисленные их варианты. И со временем они обретут статус достоверных. Настолько, что и мы начнём считать их нашими историями».

Ему самому люди надели на плечи голову ибиса. А жаль, ведь они лишили себя возможности видеть его тонкое умное лицо и янтарные глаза, в которых светятся вселенская мудрость и печаль. Он не хочет разочаровывать смертных: каждый раз, являясь им, надевает искусно сработанную маску ибиса.

Мы и сами поверим в то, что эти истории – наши.

И ведь так и есть. Потому что когда льва долго убеждают в том, что он осел, однажды он сам начинает склоняться к этому же мнению. Даже если лев – бессмертный и мудрый. Но есть кое-что пострашнее, чем потеряться в бесчисленных версиях себя – забвение. От одного этого слова мурашки бегут по коже. Потому что мы живём, пока нас помнят. И люди, и боги.

Хорошо, что в Звёздном Чертоге бесконечно вьётся, теряясь в бездне Вселенной, Скрижаль Мироздания. Там живут подлинные истории, там хранится нестираемая память.