Михаил Кочнев - Сказы

Мимо деда Проныча торопливой поступью идет к своей машине самая звонкоголосая бригада Альбинки Стрижевой. Стрижева-то только второе лето на болоте, но приросла к делу. Помощницы у нее — одна к одной. Всех их она сама подобрала, из своего колхоза на болото привезла.

У Альбинки карие глаза с темным отблеском, словно вишни владимирские. Руки, щеки солнцем обласканы, косы завиты вокруг головы в три кольца. Глянет на кого — глаза сверкнут. Песни вечером запоет — соловьи замрут.

Да забота у нее большая в этот сезон. Доброй волей эту заботу она в сердце себе приняла. Не хотелось ей перед своими подружками показаться хуже других.

Тут вот какова петелька. На болоте том пятое лето кряду гремит Анфиса Силантьева. Мастер своего дела. Не угонишься за нею и в десять рук. И больше всех и лучше всех сделает. На добытый ею торф Андроныч глянет, сразу и скажет: Силантьевой старанье. Ну, и заработки у нее не малы.

Четыре года кто бы с ней ни соревновался — все отстают. А этой весной всех прошлогодних-то она обошла, выбрала себе Альбинку Стрижеву. Мне, мол, с теми соревноваться не так интересно. Дай-ка потягаюсь со Стрижевой: кто кого? Под договором Анфиса с Альбинкой, каждая за свою семью, рядом подписи ставили. Скрепляли они свой договор не печатью, а заботой о своем слове.

Силантьевой-то хорошо, у нее у самой да и у остальных опыт немалый. Альбинке же с новичками тянуться за теми — плечи мозжат. Но она помалкивает про свои плечи, знает, что без труда — не поймаешь рыбку из пруда. Стали они работать. Весы колеблются и в эту и в ту сторону, то день у Альбинки успех, на другой — у Силантьевой удача.

Всем на болоте от Андроныча почет, а этим двум особый. Силантьеву он давно знает, а вот новенькая-то, ему крайне интересно, выстоит ли? Кроме всего, Альбинка уважительна к старым людям, это тоже ему шибко по душе, по характеру.

Он участки каждый вечер обойдет, вроде и не его нужда, не его дело, а он, ради своего интереса, прикинет верным глазом — сколько за день прибавилось у этой, сколько у той.

Он с первого вешнего дня старается угадать — за кем осенью останется самое почетное место.

Недаром двадцать лет на болоте живет, сколько он хороших работников видал! А этой весной впал в затрудненье. У Силантьевой уменья, сноровки побольше, у Стрижевой задор горяч, взгляд неуступчив, слово настойчиво, к машине могучей любовь большая. Как тут заранее да без ошибки делить выигрыш? Можешь промахнуться! Пожелал им Проныч от души, чтобы обе они осенью два первых места заняли рядышком.

— Прон Андроныч, ты весь век на болоте живешь, подсказал бы, где богаче да помягче пласт, — просят девушки.

Он опять щепоть нюхательного табачку в одну ноздрю, щепоть в другую, чих, чих — так, что ураган поднял.

— А что? И скажу. От других таил, а тебе, Стрижева, так и быть, открою, благо Силантьева далеко, а то услышит, перехватит, она охотница до богатых-то пластов. Присядь-ка на короткий миг.

Глядит Андроныч на черное поле широкое, слово к слову ставит ровным кирпичиком, не торопится.

— …Где Огневичок-то ходит, там богатый пласт как раз. Погудка старая есть: дверь-то у него под березовым обомшелым пнем. Да чего гадать! Верно, я сам никогда не видывал, но еще от своего деда слышал, будто иногда трубочка Старичка-Огневичка попыхивает над болотом. Будто бы курить он выходит наверх, проверить владенье. А оно — эва! А на день дверцей хлоп — и пропал. Где его след-то, так там торф — лучше нет на свете. Нападешь — только успевай струей поливать! И всасывать не надо, сам из-под мониторов бежит на разлив. Днем что выберешь, а он за ночь еще столько припасет. Только его не тревожь, жилье не рушь. Не любит такого беспокойства.

— Сердитый он? — спрашивают, смеются девчата. Не Огневичок им интересен — занятно, как дед Проныч рассказывает.

— Сердит, не сердит, а хмуро глядит, брови у него, как белоус, под его-то бровью хоть штабель ставь. Не угодишь ему — лучше не показывайся. Уйдет поглубже, на наши заботы рукой махнет, трубку закурит на все лето, начнет чадить, всю округу болотную смрадным дымом заполонит, даже солнца не видно. Над полями дымище, в лесу-то гарью воняет, — не угодили, помешали, убирайся с болота. Это раньше будто так-то случалось. Так чадит — не залить ливням. Морозы ударят, земля, как чугун, гремит, а он, знай себе, пускает дымки из-под кочек. А сунься туда к нему — и все, застрянешь, не отпустит.

— А от чего он прикуривает?

— Огневичок-Мохыч-то? Да когда как: то подберет чей-нибудь окурок с огоньком или уголек из забытого поблизости костра выкатит прутиком. А то и так бывает, это когда он сердит: увидит, что гроза находит, выберется с трубкой, встанет под березой и ждет, как в небе сверкнет, он рукой махнет — полымя прямо ему в трубку, ну и задымило. Так, по дедовым приметам, вон за тем кустом, за Вороньей-то ягодой, где-нибудь его лазея. Там будто чаще всего замечали Огневика-Мохыча. Там и пласт богатый. Там ищите, пуще никому не уступайте. Он по плохим пластам не любит ходить. Я вечером наведаюсь, подскажу, — подморгнул старик.