Пол Радин - Трикстер. Исследование мифов североамериканских индейцев

Сцена, которая, вполне возможно, заимствована из того же сюжета, также разыгрывалась на сцене флиаками и позже была изображена на одной из ваз, предположительно художником Асстеасом из Пестума. Здесь Геракл — воплощенный трикстер, пытается обманом заставить спуститься вниз своего брата, нашедшего убежище на крыше храма, и показывает ему корзину с фруктами и прочей снедью. В другой его руке видна дубина. Как иллюстрацию того же стиля и как параллель историям виннебаго, которые рисуют Трикстера как угодно, но только не в качестве героя, я рекомендую первую часть «Лягушек» Аристофана: образец аттической плутовской драмы богов, где в роли плута выступает сам Дионис. Облачившись в костюм Геракла, он отправляется в путешествие в подземное царство, чтобы затем в страхе бежать от Эмпусы и спрятаться в толпе за спиной одного из своих собственных жрецов. Последствия его испуга плачевны:

Дионис: О ужас! Я побледнел, как труп...

Ксанфий (указывая на свой зад): А вот здесь зато благодаря тебе порыжело.

Вторая строка (в тексте 308) — указание на то, что товарищ Диониса по путешествию, раб Ксанфий, поворачивается спиной к зрителям, показывая, что произошло. Д ионис переживает увиденное не сам, а как бы со стороны, видя, какая неприятность приключилась с Ксанфием, который перепугался гораздо больше него. В остальном эта комическая ситуация напоминает эпизод со слабительной луковицей (эпизоды 23 и 24) в цикле виннебаго о Трикстере. В первом случае — это последствия трусости и малодушия, в случае же с Трикстером — результат глупости. Прослеживается та же тенденция: мифология переходит в копрологию, хотя и наполнена в данном случае иным смыслом, чем, скажем, у Софрона (представителя драматической школы, тесно связанной с театром флиаков), пьесу которого я проанализировал в работе «Аполлон». Происходит ли подобное в сцене из комедии или же в прологе к мифологической истории — это всегда в основе своей мифологическая драма, скрытые возможности которой воплощаются на сцене — перед нами все та же отличительная характеристика стиля: преобладание крайней формы развлечения. Элемент развлечения всегда присутствует в мифологии, и предрасположенность к крайнему, к тому, что, по человеческим представлениям, непристойно — одна из отличительных особенностей архаической мифологии. Акцент на крайности развлечения также характерен для позднего архаизма, элемент которого присутствует у Аристофана и в пьесах флиаков, она же доминирующей нотой звучит в историях о Триксгере у виннебаго.

Отличительные черты этого стиля, крайняя форма и элемент абсурда проявляются тогда, когда рассказчик подчеркивает именно глупость Трикстера. В современных фольклорных историях Греции эта черта напоминает о Хадже Насреддине, типичном хитром глупце или глупом плуте, который всюду известен и над которым смеется весь мир, поскольку невозможно определить, где заканчивается хитрость и начинается глупость и какое из двух качеств преобладает. Хитрость и глупость идут рука об руку, и лучше всего это единство отражено в мифологии, пока она не вырождается в анекдоты и фольклорные истории, которым свойственны поздний архаизм, упрощенность и abaissement du niveau mental (последние две характеристики неприменимы, конечно же, к такому архаическому племени, как виннебаго). Среди растений, животных и людей хитрость демонстрируют те, кто достаточно глуп, чтобы попасться. Но в мифологии хитрость более важна, глупость же — нечто вторичное, в том числе и глупость самой хитрости. В Прометее есть что-то от Трикстера, ибо хитря с Зевсом, он в конце концов обманывает самого себя. Его хитрость становится глупостью, воплощенной в его брате, Эпиметее.

Трикстеры некоторых других индейских племен имеют с Прометеем даже больше общих черт, чем Трикстер виннебаго, Вакджункага. И чем разительней это сходство, тем больше они, вместо того, чтобы прибегать к обману в собственных целях, приближаются к образу благодетельного героя-творца, становясь тем, кого этнологи называют культурным героем. Прометею, благодетелю человечества, не хватает эгоизма и озорства. Гермес наделен этими качествами и демонстрирует их, когда находит огонь и совершает жертвоприношение (прежде, чем это делает Прометей) — при этом ничуть не заботясь о человечестве. В тех жестоких шутках, которые Гермес в юности сыграл с черепахой и жертвенными коровами во время своей первой кражи (и которые не принесли человечеству никакой пользы), мы различаем хитрую ухмылку трикстера, в то время, как в деяниях Прометея мы видим одновременно хитрость и глупость: Прометея и Эпиметея. Возможно, здесь я могу повторить то, о чем уже писал в своей книге «Античная религия»: