Пол Радин - Трикстер. Исследование мифов североамериканских индейцев

Издатели этой несколько необычной книги — необычность ее, несомненно, оценит и читатель — попросили меня и еще двух специалистов, чья компетентность в этой области хорошо известна, поделиться своими впечатлениями о тексте, который впервые предлагается широкому кругу читателей.

Любой исследователь мифологии должен определить свое отношение к тем источникам, которые ему доступны только в переводах. Даже учитывая это, я никогда бы не рискнул высказываться о текстах виннебаго в форме комментария, но только в виде эссе (что я и делаю), избегая, насколько возможно, тех тонкостей, которые доступны лишь специалисту.

И все же, вероятно, издатели были правы в том, что восприимчивость человека, постоянно находящегося в контакте с наиболее близким нам мифологическим материалом — я имею в виду греческую мифологию — сможет предложить нечто в качестве необходимого обобщения. Я, безусловно, с радостью готов поделиться своими впечатлениями и попытаться применить к данному материалу те критерии, которые у меня сложились в результате длительного и пристального изучения мифологии вообще. Первый возникающий при этом вопрос — это целесообразность такого подхода: возможно ли таким образом пролить свет на этот в высшей степени необычный материал, не сводя конкретные человеческие ситуации, с которыми мы в нем сталкиваемся, к абстрактным обобщениям.

Очевидно, что любое определение, стремящееся свести сущность мифологии только к магической силе слова, бесполезно. Даже если рассматривать эту силу слова рассказчика, которая способна вызывать образы, как такую магию — что на деле означало бы смешение магии с чем-то иным — нельзя не заметить, что сами слова рассказчика определены тем, какой образ он хочет вызвать у слушателя. Логически этот образ первичен: он возникает до своего выражения в слове. Кроме того, он обладает большим постоянством: это некое неизменное, неразрушимое ядро, которое не только предшествует всем сюжетам, его описывающим, но и сохраняется, несмотря на них. Пусть этот образ обозначен именем «Трикстер». Трикстер всегда был и остается Трикстером, даже если рассказчик представляет его в виде глупого шута и жертвы бесконечных обманов.

Логика, свойственная любому хорошему рассказу, разрушается перед лицом последовательности и устойчивости ядра образа. По логике сюжета, герой должен был быть архиглупцом, а не архитрикстером. Свидетельств тому немало (сам рассказчик никак не был глупцом и следовал той же логике, какой следуем мы), но все это свидетельства не совсем обычные. В четырнадцатом эпизоде мы читаем: «Ну и ну! Значит, правильно называют меня Глупцом, Трикстером!» Употребление у виннебаго для обозначения Трикстера имени собственного — Вакджункага — не избавляет нас от противоречия, так как из комментария Пола Радина нам известно, что, несмотря на затемненную этимологию этого имени, оно означает «трикстер» или «хитрец». Как мы видим, это значение имеет глубокие корни. Разъяснение, которое дает сам рассказчик, содержит то же противоречие: «Но называя меня так, меня и вправду превратили в Глупца, Трикстера!» Каким бы ни было отношение к этой фразе, от противоречия невозможно избавиться иначе, как только упразднив самого героя. Герой, однако, гораздо более устойчив и последователен, чем те истории, которые о нем рассказываются.

Как мы можем представить себе ту незаписанную, изначальную ситуацию, в которой рассказ о нем прозвучал впервые? Миру известна хитрость во всех ее проявлениях, всевозможные лукавые и коварные проделки людей животных, и даже растений, которые не могли остаться незамеченными как для рассказчика, чья внутренняя жизнь была тесно связана с этим миром, так и для стороннего наблюдателя. Задавался ли рассказчик конкретным вопросом: «Кто первым сыграл все эти шутки, кто вписал их в порядок вещей?» Была ли его история, подобно многим другим мифологемам, ответом на вопрос о происхождении? В любом случае, его история не связана ни с конкретными наблюдениями, ни с хитростью и обманом вообще — но лишь с тем образом, который ясно представлялся воображению мифотворца и предшествовал любому конкретному вопросу — с самим архитрикстером. Неважно, появился ли он в человеческом обличье или в виде хитрого зверя, прототипа Рейнеке-Лиса, чьим эквивалентом в одних индейских племенах был койот, а в других — ворон. Так или иначе, он во всех своих проявлениях был изначальным существом того же порядка, что и боги и герои греческой мифологии. Внезапно он, Трикстер, стоящий позади всех Трикстеров, должен был выйти на первый план и так настойчиво заявить о себе, что всякий, кто слышал о нем, тотчас узнавал его, как образ, который был в сознании у рассказчика.