Мифы, предания и сказки фиджийцев

В 1826 г. два таитянина, вероучители Лондонского миссионерского общества, Ханеа и Атаи, были направлены на Фиджи, но осели на Тонга. В 1830 г. английский миссионер Джон Уильяме послал их на Лакемба, а оттуда они вскоре переехали на Онеата. Первые миссионеры-англичане, Уильям Кросс и Дэвид Каргилл, оказались на Лакемба в 1835 г. В начале своей деятельности они, правда, больше преуспели среди тамошних тонганцев, чем среди фиджийцев. Говорили они тогда только по-тонгански. Позже они выучились и фиджийскому, а затем выработали для этого языка свою орфографию. Первая, самодельная, фиджийская книга — четыре страницы Евангелия от Матфея — была напечатана Кроссом и Каргиллом на Вавау (Тонга). Фиджийцы, независимо от возраста, рвались учиться грамоте. Сначала недостаток книг компенсировался рукописными упражнениями, но вскоре стал сильно сказываться. В конце 1838 г. на Фиджи прибыли миссионеры Джон Хант, Джеймс Калверт и Томас Джеггар и привезли с собой маленький типографский станок, а в феврале 1839 г. появилась первая настоящая книга — перевод на восточнофиджийский язык первой части катехизиса.

Влияние миссионеров на фиджийцев было отнюдь не однозначным. В нем было много хорошего — начать с того, что миссионерам островитяне обязаны знанием заповеди "не убий": с появлением миссий культура на островах вышла на новый свой виток, когда добро перестало осознаваться исключительно как благо и выгода для себя. Миссионеры приносили фиджийцам и практическую, если угодно, пользу, постоянно стараясь облегчить их повседневный труд. Но были у этого влияния и отрицательные стороны: многие миссионеры ничуть не отличались от прочих европейцев в пренебрежении к традициям и представлениям фиджийцев. Кстати, немногочисленность зафиксированных ими фиджийских сказок, мифов, преданий тоже следствие подобного отношения. Фольклорных текстов, записанных в это время по-фиджийски, практически нет: миссионеры учили автохтонные языки лишь для того, чтобы переводить Священное писание и произносить проповеди, но отнюдь не затем, чтобы записывать "варварский лепет" (Т. Калверт) и "первобытные суеверия" (Т. Уильяме). К тому времени, когда необходимость подобных записей была осознана — а это случилось существенно позже, чем, например, в Полинезии, — многое оказалось утраченным и забытым.

Мысль о том, что далеко не все европейское — благо, посещала умы уже в прошлом веке. В конце 50-х его годов на Фиджи сталкиваются два европейца, полковник У. Дж. Смайз, представитель Великобритании на Фиджи (книга, написанная его женой, наблюдательной и сентиментальной Сарой Смайз [87], послужила одним из источников этого сборника), и уже известный нам выдающийся ботаник Б. Земан. Первый считал, что миссионеры приносят фиджийцам по преимуществу вред, второй был всецело за европеизацию фиджийской культуры. Земан оказался если не прав, то прозорлив: аккультурация фиджийцев зашла в нашем веке очень далеко. Этому, впрочем, способствовал и сам ход фиджийской истории.

Жизнь, в которую вводит нас фиджийский фольклор, — во многом в прошлом, и не только потому, что действие мифов происходит в эпические времена, а действие легенд — во времена героев, но и потому еще, что окружение, составлявшее естественный фон почти любого рассказа, очень изменилось. На картах XX в. нет многих географических названий, реальных и ничем не достопримечательных для рассказчиков предыдущего века, изменилась жизнь в фиджийских поселках — утварь, одежда, бесповоротно вытесненные всем европейским, даже пища: скажем, лет двести назад на Фиджи еще не знали маниоки, а теперь это королева фиджийской кухни. Атрибуты новой жизни не замедлили войти и в фольклор: достаточно посмотреть рассказы о том, как газета прославляет подвиги сиетура или как врагам сиетура приходит предупреждающее письмо-вызов. И все же пространство фольклора, собранного в этой книге, — это повседневность, окружавшая фиджийцев прошлого; наша задача — попытаться увидеть ее такой, какой она предстала перед европейцами, еще не знавшими электричества и телефона.

Традиция, заложенная белыми первопроходцами Океании, гласит, что жизнь на тропических островах, и на Фиджи в частности, приятна и безбедна. Фиджи действительно область прекрасной, плодоносной природы, не отягощенной ни малярией, ни иными "радостями" тропиков. Даже человеку, родившемуся на другом тропическом острове, кажется на первый взгляд, что Фиджи — лучшее из земных мест (тонганцы именно так описывали Фиджи Чарлзу Уилксу и его товарищам [99, с. 31-34]). Но все же это в большой мере — красивая иллюзия. Среди прекрасной природы живут люди, чего-то ждут от нее и друг от друга — так возникает несовершенство мира, даже если этот мир — тропический рай.