Михаил Кочнев - Миткалевая метель

«Что с тобой, Тася?» — спрашиваю.

А вот, оказывается, что. Прибежала она вчера со смены, кусок в руку, книжку в другую да в чулан. Сидит читает. Пришел отец. С него в конторе целковый штрафа сгребли, потому и злой. Вот он и рыкнул на девчонку: «Всё с книжками? Эка купецка дочь! Кому твое-то ученье нужно? Только зря голову забиваешь. Чтобы больше не видел твоих книжек!..»

Тася книжки схватила — да на чердак. На перекладинке примостилась.

Отец сапоги подшивать собрался, понадобились стельки. Лезет туда. «Долго ли тебя увещевать?» Да за косы вгорячах. Полетели с чердака книжки на мост. Чертилушка-то разошелся, давай топтать книжки…

Собрала Тася книжечки — да к подружке, там и ночевала.

Дома-то горе, на ткацкую прибрела — другое. Принесла она в узелке вместе с завтраком свои книжки. Пообедала пораньше других, выпала свободная минутка — за отбельной на куле приладилась, читает. На ее беду, летит мимо пристав Ястребов — ястреб настоящий; увидел девчонку — цоп книжку. «Это что еще за читальня здесь? В вертеп хотите обратить фабрику? Вон с ткацкой, чтобы духу твоего не было!» Да было и хотел книжкой-то по щеке девушку. Я с бабами поблизости изгодилась. «Эй, брат, ты не больно!» Да скорей к Таиске. Загородила ее, а она с горя да с перепугу, знать, и слова не молвит.

Побежал Ястреб в контору. «Зря-то не ябедничай там! Не помысли спихнуть с фабрики девчонку, а то из самого перья полетят!» — мы ему вослед.

Из-за Таиски-то и нам всем, бабам, заступницам-то ее, за непочтение к начальству по двугривенному штрафу. Вот ведь что делают!..

— Все-таки в обиду девушку не дали? — переспросил Арсений. — Тряхнули, шугнули Ястреба? Вот это-то и ценно. Так и надо. Жить врозь — хоть дело брось. Все за одного, один за всех — в этом наше спасение!

Тетя Катя вспомнила, улыбается.

— В воротах-то после смены Сысой-косой съел леща.

— От кого?

— От одной нашей.

— За что?

— За дело. Не суй руки куда не надо. Стал обыскивать-то здоровила подворотный — у Таисьи в рукаве книжка. «Это что пошто? Это что пошто?» Забава!.. Тут и развернулась одна: вот тебе, мол, на што, впредь будь умнее, пустая Чебурашка. И я, грешница, тумака два отвесила ему в спинищу. Вот и разволновалась, разгоревалась через чужое горе!

— Тетя Катя, это не горевание, это сил наших нарастание, — заключил по-своему Стрела.

Арсений молчал, он думал что-то.

Глянула тетя Катя в оконце:

— Да вот и она, Тася наша.

Стрела с Арсением припали к оконцу.

По тропинке вдоль рабочей слободки с книжкой под мышкой торопливо шагала стройная девушка с русыми косицами, в ситцевом, цветочками, платье. Походка у нее была легкая, но твердая, уверенная.

— Хороша невеста растет! — глянул на Арсения Стрела.

Арсений ничего не ответил, Стрела замолчал.

Действительно, было во всем ее стане что-то весеннее, чистое…

Сколько отрадных мыслей и светлых надежд каждый раз несла девушка в своем сознании и сердце, проходя в школу мимо домика тети Кати. И всегда Арсений, если он в этот час дома, пристально поглядывал на нее. А когда с хозяйкой квартиры зайдет беседа про фабричные дела, обязательно спросит он и о Тасе: как подвигается ее учеба, поладила ли с сердитым отцом, есть ли у нее подружки и кто они?

Однажды бежит мимо окон смуглянка с книжкой, а Стрела взял да и запел вполголоса:

Арсений стоял рядом с ним у окна. Проводив девушку взглядом, он вдруг мягко и ласково обнял Стрелу и, как-то по-особенному задумчиво улыбаясь и продолжая смотреть в окошко, заговорил:

— Не велико счастье погулять вечерочек, а вот как помочь девушке встать на большой путь…

— Это само собой, — возразил Стрела, — но ведь мы аскеты, что ли? Сам ты, Арсений, нешто монах-отшельник? Ты тоже человек и выше человеческого закона не станешь, пусть хотя ты и настоящий воин по мужеству, по отваге.

Арсений отошел от него. Он уже не улыбался.

— Стрела, ты только вдумайся в этот стоп, вопль из поколения в поколение! Вопли русских матерей-рабынь! Рабство… Оно калечило и калечит женщину, начиная с детских лет. Оно низводит ее до страшного состояния.

Он вдруг смолк, словно потрясенный глубочайшей правдой слов великого поэта, стиснул зубы и сжал кулаки. Стрела смотрел на него, взволнованный. Арсений снизил голос до полушепота и продолжал: