Народное творчество: Акбузат

© Айдар Хусаинов, перевод, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Ай, Урал, ты мой Урал, великан седой Урал! Высоки твои кручи, глубоки твои ущелья, широки степи! Зелены твои леса, прозрачны твои реки, что текут без шума и вздоха. Родники твои глубоки, бездонны твои озера, малые лягушки кричат так, словно весь народ твой собрался на свадьбу, дикий твой лук и щавель сладки, как самое дорогое праздничное угощение!

– Так пела душа мальчишки, который шел по дороге в летний день – один-одинешенек, без товарищей-спутников. Вот он показался на гребне высокой горы, перевалил хребет и пошел в долину, оглядывая ее с высоты своих пяти лет. Немало горя вместили они, эти годы – погиб отец, пропала мать, и начался тогда долгий путь от жилища к жилищу в поисках куска хлеба, и каждый был омыт горькими сиротскими слезами.

Да, вот как начинается рассказ о жизни и славных подвигах батыра, имя которому Хаубан.

С гребня горы увидел Хаубан красавицу Агидель. Плавно несла река свои воды по пути, что когда-то прорубил славный воин Идель, сын Урал-батыра. В тот год разлилась она широко, низкий берег ее превратился в болото. Подойдя ближе, с той стороны услышал Хаубан жалобную песнь курая.

Пошел он по болоту в сторону Идели и вскоре увидел стадо коров, которое пас старик по имени Тараул. Он-то и играл на курае, извлекая из него звуки один другого горше.

– Здравствуй, дедушка! – поздоровался с ним Хаубан.

– Здравствуй, сынок, – приветливо откликнулся старик. – Как твое здоровье? Все ли благополучно в твоих краях?

– Спасибо, дедушка, – отвечал ему Хаубан. И таким добрым и ласковым показался ему тот старик, что сам не заметил, как рассказал Тараулу всю свою, пока небольшую, но такую горькую.

Тяжко вздохнул старик, услыхав этот рассказ.

– И самому-то живется несладко, – проговорил он печально. – Но когда слышу и вижу таких, как ты, сердце мое ноет и болит как от самого нестерпимого горя.

Умолк Тараул, задумался. И Хаубан молчит, тишины не прервет.

Вздохнул старик еще раз и принялся собирать свои снасти для охоты.

– Пойдем, сынок, к воде, – сказал он Хаубану. – Может, щуку поймаем, будет чем поддержать голодное брюхо.

Взял он в левую руку петлю для ловли рыб, в другую – хызма 1 1 Хызма – оружие. , с которой никогда не расставался, и пошли они вместе к реке.

По дороге старик Тараул рассказал о своем житье-бытье.

– Пасу я скот у бая Иргиза. Эй, жадная жена у того бая! На целый день дает она миску кислого молока да головку курута. С такой еды не разжиреешь, как бы ноги не протянуть. Вот и хожу в лес, из своей хызма птиц постреливаю, петлей щук полавливаю. Под вечер ставлю снасти на сома – здорово берут они на лягушек. Ежели не промышлять таким вот образом, трудно прожить, сынок.

А Хаубан по дороге с большим любопытством разглядывал хызма. Наконец он вздохнул и сказал простодушно:

– Эх, дедушка, если бы у меня была такая хызма, я бы тоже научился стрелять птиц и не ходил голодный.

Не ожидал таких слов Тараул, только и пробурчал, мол, так бы оно и было, да замолчал надолго. А у самого закралось в душу сомнение – вдруг узнал мальчишка эту самую хызма, ведь досталась она старику от отца Хаубана!

Наконец, чтобы доподлинно удостовериться, решил он задать такой вопрос мальчику:

– Твой отец покойный был хорошим охотником, стрелком, метким стрелком, сынок. Помню, была у него хызма. Теперь ее, наверное, уж нет.

– Ах, дедушка, – простодушно отвечал Хаубан. – Люди говорили мне, что когда отец умер, у матери моей ничего не было. Вот она и отдала хызма, выменяла его на холст для савана.

Убедился Тараул, что безгрешен мальчик, нет у него на сердце никаких камней, что скрываются под водой, еще раз проронил слезу.

– Можно было, конечно, и в старой одежде похоронить твоего отца, – сказал он наконец, качая головой. – Да видно, мать твоя решила проститься с ним, как подобает. Что же, понять можно. Ведь был он спутником ее жизни, вместе с ним прожила она долгие счастливые годы.

– Эх, дедущка, что говорить, что было, то было, – горько улыбнулся Хаубан, но слезы и ему навернулись на глаза.

– Сказывали мне люди, что у матери моей после смерти отца ничего не осталось, не могла она провести поминки, как положено, – на третий, седьмой и сороковой дни. – Вздохнул Хаубан и продолжил свой горестный рассказ: